Полуночные тени
Шрифт:
— Он уедет.
— Вернется, — гребень в руках Анитки скользил плавно, не дергая, а голос стал вдруг ласковым и понимающим. — Так, чтоб сразу сладилось, разве бывает? Пусть себе едет, может, так еще и лучше. Будет тебя вспоминать, тосковать станет…
— Ага, будет… с какого перепою ему меня вспоминать?
— Знаешь, была б я мужчиной, я бы тебя не забыла.
Все, надоело! Сил моих больше нет слушать всякие глупые бредни.
— У тебя-то с Тересом что? Он же, наверное, с Зигмондом в Ренхавен уедет? С ним поедешь?
— Поеду, — счастливо
— Да уж вижу… А помнишь, как ты его боялась?
— Ага, — прыснула Анитка. — Ох и дура была! Все, готово! Встань-ка… я же говорила, что тебе пойдет!
— Спасибо, — я осторожно ощупывала непривычную прическу. Сбегать к зеркалу? После… сначала все-таки сделаю отвар для Марти. Какая разница, кто там чего себе навоображал… — А все-таки интересно, о чем они говорили?
— Хочешь, спрошу?
Я вздрогнула. Хороша клуша, что на уме, то и на языке! Отмахнулась небрежно:
— Да сама спрошу. Вот буду лекарство относить…
Заглянула Динуша:
— Анитка, бежим скорей, тетушка Лизетт велела в мастерскую живо!
Девчонки унеслись, а я нашла себе хлеба с молоком перекусить и занялась отваром. К обеду как раз, пожалуй, успею. Интересно, сам-то Марти знает, что здешние сплетницы нас с ним уже почти что поженить успели? Если знает…
Я почувствовала, как горят уши, приливает кровь к щекам. Да ну и пусть! Знает — что ж, посмеемся вместе. Лучший выход из неприятных ситуаций. А потом он уедет, и все забудется. Потихоньку…
Скрипнула дверь, стукнула о стол посуда. Кто там?
— Проснулась?
А, бабушка…
— Давно проснулась, — я отставила котелок с отваром на край печки, настаиваться. Обернулась. Бабуля смотрела виновато. Неужто из-за вчерашнего? Я подошла, обняла, уткнулась носом в седые волосы. — Доброе утро, ба. Сама-то не спала, небось? Как его милость?
— Хорошо, девонька, — бабушка вздохнула, повторила: — Хорошо.
— Отдохнешь?
— После. Пойдем-ка, Сьюз…
— К-куда?
— К его милости.
Голос у бабушки тоже был виноватый, и я вдруг поняла — и куда, и зачем…
— Я не хочу! Еще чего, я же просила, я…
— Сьюз, так надо.
— Ничего не надо, вот еще выдумали! Жили до сих пор!
— Сьюз, девонька, думаешь, мне это будет легко? — бабушка говорила так тихо, что я едва слышала. — Анегард уедет через два или три дня, дольше тянуть никак нельзя. Он оставляет больного отца. И его милость… ты представляешь, что для них обоих значат эти обвинения? Господин барон не знает, как сыну в глаза смотреть, что сказать напоследок… а ведь может и так сложиться, что вправду — напоследок. Плохо все, Сьюз. Очень плохо. Ты им нужна, поверь старой лекарке.
Всю жизнь не нужна была, и вдруг понадобилась!
— Пойдем, Сьюз. Я тебя прошу.
И я пошла.
Старый барон — я даже в мыслях не могла назвать его отцом, — сидел в кресле у окна. Анегард стоял рядом — ладонь на спинке кресла. Я поежилась: под их взглядами было неуютно, к тому же некстати вспомнилось, как в этой самой комнате в обнимку с Зигом прислушивалась к шагам за дверью. Тогда страху натерпелась, но сейчас…
— Рассказывай, Магдалена, — велел барон. Голос хриплый, невольно отметила я, и дышать явно тяжело. Ох, не время Анегарду уезжать…
Но тут бабушка заговорила, и все мысли вылетели у меня из головы.
Ту моровую лихорадку до сих пор помнят в окрестностях Энсибера. Она длилась целый год, несмотря на все усилия лекарей и магов; а может, благодаря их усилиям — всего год? Некоторые деревни в тех краях до сих пор стоят пустыми, да и сам Энсибер обезлюдел больше чем вполовину.
Бабушка рассказывала мне, хотя для сказки на ночь такое не годится. Но тогда умерла моя мама, а я выжила чудом. То есть это бабушка всегда говорила, что чудом, — сама я знала, чудо зовут Магдалена, лекарка милостью богов. Мне такой никогда не стать.
Но теперь я слушала совсем другую историю. Другую, хотя происходило в ней то же самое. Просто… было, оказывается, кое-что еще.
Я слушала, как однажды в дом лекарки Магдалены постучалась юная женщина с годовалой девочкой на руках. Девочка горела в жару, женщина рыдала и умоляла спасти ее дочь. Вывернула на стол перед лекаркой кошелек, полный золота, обещала еще что-то — путано, бессвязно. Назвалась Эгрейной, баронессой Лотарской. Объясняла, что ехала навестить родителей, но сначала подхватила лихорадку няня, потом кучер, а потом остальные слуги разбежались, а у девочки начался жар. Благодарила богов, надоумивших спросить о лекарке не хозяина постоялого двора — тот уже приводил к ним какого-то коновала, и толку? — а старуху, что принесла козье молоко для дочки.
Неумело, непривычными к работе тонкими пальчиками помогала растирать травы для нужного отвара. Ночью, пока лекарка нашептывала над зельями, меняла у дочки на лбу холодные компрессы и вливала ей в рот прохладное питье. А наутро слегла сама.
Выходить обеих бабушка не смогла.
Барон слушал и мрачнел все больше — хотя, казалось бы, куда еще-то?
— Мне сказали, они умерли обе.
— Кто сказал? — Анегард, надо же… хотя его можно понять: если этот человек до сих пор служит Лотарам…
— Ты вряд ли его помнишь, сын. Он сейчас начальником охраны у твоей матери, в ее столичном особняке.
— Надо бы…
— Оставь, — махнул рукой, закашлялся. — Месть — это не главное. Семнадцать лет ждала, подождет еще полгода. Сейчас другое важно. Дальше, Магдалена. Почему ты не вернула мне мою девочку?
Постойте, он… "мою девочку"? Вот так сразу? Не проверив никак, не…
А что проверять, оборвала я себя, уж будто его милость Эстегард не знает, у какой именно женщины могла родиться его дочка моего возраста. А что я Анегарду сестра, Зиг точно доказал. Аж два раза, если посчитать его тонкий нюх и нашу с ним ворожбу.