Полуночный ковбой (сборник)
Шрифт:
Старик умолк, глаза его увлажнились.
— Так ты зачем пришел? — поинтересовался он.
— Дайте ключи от магазина! — крикнул Палмер. — Нам нужно оружие!
— А в кого ты собираешься стрелять?
— В русских парашютистов. Они захватили остров!
— Чужаки с материка?
— Да!
— Чего же ты раньше молчал?
Старик исчез и минуту спустя вынырнул со связкой ключей на шнурке.
— Вот. — Он протянул связку Палмеру. — Один из них обязательно подойдет. А ты подстрели парочку за меня, не забудешь? — Он не то засмеялся, не то закашлялся.
Когда Палмер забрал ключи, старик
— Надо было сразу переходить к делу, сынок, а ты тут битый час какую-то ерунду молол.
ГЛАВА 7
Дороги, проложенные в болотистой местности, трудно назвать дорогами в полном смысле этого слова. Это просто колеи в песчаной почве, оставленные проезжавшими среди кустарников автомобилями. Они беспорядочно петляют, поворачивают, пересекаются между собой, словно следы пьяниц, решивших погоняться друг за другом в темноте. Каждый год появляются одна-две новые дороги, а старые перестают использоваться, постепенно зарастают и наконец принимают свой первозданный облик. Лишь по слегка прореженному кустарнику можно догадаться, что когда-то здесь пролегала дорога. Многие приезжие с непривычки почти сразу же начинают блуждать в болотах, из коренных же островитян случилось заблудиться только одному, когда разразился буран и солнце было закрыто снежной пеленой.
Олин Леверидж, подобно любому местному жителю, знал болота как свои пять пальцев. Здесь он учился водить машину, а когда пришло время получать права, гонял по болотам целыми днями. Поэтому он свободно ориентировался, каждый куст или камень мог подсказать ему, где он находится. Это сослужило ему хорошую службу однажды летом. Тогда Левериджу исполнилось девятнадцать. Он провожал с танцев девушку, которая вдруг ни с того ни с сего решила его соблазнить и предложила прокатиться по болотам. Леверидж пришел в ужас, когда она стала претворять в жизнь свой замысел. Он был совершенно не готов к подобным неожиданностям, да тут еще в голову шли суровые родительские предостережения. Он выскочил из машины и стрелой понесся сквозь папоротники, предоставив рассерженной соблазнительнице катить домой в одиночестве. Теперь, трясясь в машине, полной русских, он отметил, что некоторые давние приметы исчезли, возникли новые дороги, которых он прежде не видел. «Я должен снова приехать сюда, — подумал он. — Как давно я здесь не был!»
Потом Левериджу пришло в голову, что его планы на будущее гораздо менее реальны, чем то, что с ним может случиться в ближайшие несколько минут. Он догадался, что люди, захватившие его, были моряками, — по форме из грубой материи, белесым от морской соли ботинкам, якорям на пряжках ремней; хотя никак не мог взять в толк, что русским морякам нужно в здешних болотах. Сейчас ему нужно было выиграть время, чтобы мисс Эверетт успела поднять тревогу в городе.
Художник повернулся к сидевшему рядом толстяку, который говорил по-английски.
— Эти места очень красивы поздней осенью, — произнес он. — У вас в России есть такие?
Василов выглянул в окно и хмыкнул.
— Чего тут красивого? Урожай на этих болотах не соберешь. Самое красивое — это когда люди трудятся на полях, как в Советском Союзе. А это место годится лишь для свалки.
— Я хотел сказать, что краски здешнего пейзажа очень яркие и красивые. Смотрите, какие оттенки желтого, красного…
Василов пожал плечами.
— Типичный буржуазно-капиталистический вкус. Только в Советском Союзе знают, в чем настоящая красота. Пот трудящейся женщины — вот что прекрасно. А болтовня про оттенки красного и желтого… да кому нужны эти ваши оттенки?
— Вы так полагаете? Хорошо, не будем об этом.
— Ага! — воскликнул Василов. — Вы не можете достойно возразить, вот и стараетесь уйти от темы.
— Я и не собираюсь возражать. Просто мы говорим о разных вещах, поэтому не стоит продолжать беседу.
— А я спрашиваю, кому нужны ваши оттенки? Объясните!
Секунду подумав, Леверидж спросил:
— Постараюсь. Скажите, в России есть художники?
— Советские художники — лучшие в мире. Крещов, Смолинский, Бросодкин — рядом с ними да Винчи просто дрянь. И Рембрандт дрянь, и Микеланджело…
— Как же они пишут, не используя оттенки красного и желтого? Если они берут только холодные тона, как им удается писать картины лучше, чем Леонардо да Винчи?
— Я другое имел в виду. Вы меня неправильно поняли.
— Вы спросили, кому нужны оттенки красного и желтого. Я ответил.
Лысенко, сидевший впереди, рассмеялся.
— А ведь он обставил вас, Василов. Сами напросились.
По лицу Василова пошли красные пятна.
— Что значит «обставил»? Ничего подобного! — закричал он. А Левериджу бросил: — Ваши болота дрянь. И оттенки ваши — тоже дрянь! Ясно?
— Мне это тоже приходило в голову, — ответил Леверидж мягко. — Но только теперь, поговорив с вами, я убедился в этом окончательно.
— Что вы имеете в виду? — насторожился Василов.
— Ничего. Не обращайте внимания.
— Опять вы уходите от темы, — упрекнул художника замполит, — культуры дискуссии у вас никакой нет, вот что.
Машина доехала до развилки, откуда шли три дороги. Водитель снизил скорость. Лысенко оглянулся на Левериджа.
— Куда нам ехать?
Художник осмотрелся.
— Сворачивай направо, — быстро произнес он, зная, что эта дорога хотя и приведет их к цели, но отнимет больше времени, так как она длиннее остальных. Даже эта маленькая ложь напугала его, во рту пересохло. Откинув голову, Леверидж прокашлялся.
— Весной, — сказал он, — когда цветет слива, на болотах белым-бело. Она здесь повсюду растет. — Специально для Василова он пояснил: — Сливу можно употреблять в пищу. Из нее делают очень вкусное варенье.
Василов рыгнул.
— Варенье — еда для стариков и младенцев. Мужчине, занимающемуся физическим трудом, ваше варенье ни к чему.
— А я всегда любил на завтрак бутерброды с вареньем, — заметил Леверидж. — Да и на обед, признаться честно, тоже неплохо.
Василов недоверчиво посмотрел на Левериджа.
— Интересно, — проговорил он. — Неужели капиталистическое общество настолько прогнило, что и поесть у вас прилично нельзя?
— Отчего же? Я ем все, что считаю необходимым. Я только хотел сказать, что у нас варенье едят не только старики и младенцы. Эта хорошая еда для всех: приятно и полезно.
— Ладно, допустим, что в Америке все едят варенье. А что вы скажете о том, что у вас негров линчуют?