Полуночный трубадур
Шрифт:
Он подходит к открытому окну и вглядывается в пространство до горизонта.
— Да, это была тяжелая битва, — бормочет он. — Тяжелая.
И я вижу в его глазах побежденные армады, изрешеченные ракеты, усеявшие землю Рока, гаснущие пожары и плывущий над полями сражений дым. Я вижу свободных людей, больше не заботящихся о мундирах и протягивающих друг другу руки. По моим губам скользит улыбка, как будто я оплатил долг. Долг Разрушению!
В-1 поворачивается и наклоняет голову:
— KJ-09, вы можете умереть.
И я умираю!
9
Я… А-1 пятисотмиллионный, счастливый человек.
После каждого моего пробуждения я наслаждаюсь словами приветствия, адресованными мне, я упиваюсь лестью и почестями, оказанными мне, я люблю уважение и почет, с которым ко мне относятся. И когда В-1, мой верный и преданный В-1, приходит приветствовать меня в большом зале Бессмертия, мы обмениваемся одними и теми же вечными репликами в утреннем блаженстве:
— Мир твоей душе, о Справедливейший, о Грандиознейший. Благодаря тебе мы живем в шелках и золоте.
— Как народ?
— Счастлив, осыпанный твоими милостями, о Верховный.
— Как мир?
— Благоденствует и процветает.
— Вселенная?
— Охвачена восторгом и счастьем.
— И так будет всегда, до скончания Времен!
И в утренней тишине раздаются крики, и священные колокола звонят во всю мочь.
Да, я — А-1 пятисотмиллионный — счастливый человек!
Но этой ночью во мне что-то сломалось, это был какой-то кошмар. Мне снилось, что огонь пожирает мои внутренности и стальные иглы впиваются в мою плоть.
Я тяжело дышал, я задыхался под бушующим ледяным ветром. Я умолял тени и беседовал с небытием. Мне приказали умереть, и я закрыл глаза.
Проснулся я с чувством, что это был очень долгий сон и огляделся вокруг. Мир был там, на месте, как и после каждого пробуждения, только я неожиданно ощутил себя очень старым, разбитым и разрушенным долгой, очень долгой борьбой, происхождение которой, — увы! — затерялось во тьме веков. Но разве это важно? Наша раса выбралась из хаоса, из мирового жертвоприношения, из грандиозного очистительного кровопускания. И мы достигли Золотого Века. Мы упразднили границы, отменили политические страсти, запретили братоубийственные войны. Мы сказали “нет” всему гнусному, грязному и отвратительному. Наконец-то мы достигли нирваны для Джона Кларка!
Сейчас я разглядываю Арабеллу, лежащую на своем ложе, лишенную недостатков вульгарности, улыбающуюся и страстную, как на заре нашей любви, счастливую и довольную своей вечной красотой. Арабелла… Моя нежная Арабелла! Черт, это забавно! Ее длинные светлые волосы превратились вдруг в короткие черные. Клянусь, что еще вчера… И дверь моей комнаты… Почему она на другом месте? Она же была слева… а сегодня утром справа. И колокола? Почему они не звонят? Мне кажется, что здесь так же тихо, как и в моем сне. Тот же самый ледяной ветер дует в комнате… те же самые мертвые листья кружатся в вихре на ковре. Черт побери! Остатки кошмара преследуют меня и по ту сторону сна. Я встряхиваюсь и вхожу в большой зал Бессмертия, где меня приветствует мрачный и неподвижный В-1.
— Мир твоей душе, — просто говорит он.
— Как народ?
— Как и ты, Джон.
— Как… э… как мир?
— Вертится. С тобой или без тебя.
В этих словах — холод ветра и запах сухих листьев.
— Мой верный, мой преданный, мой единственный друг, я тебя умоляю, ответь мне. Разве мы не достигли конца пути? Разве мы не у цели, не у идеала?
— Да, Джон, это ты в конце дороги, размеченной тобой самим с самого начала, но теперь продолжение невозможно.
— Значит, это так для всех Джонов Кларков.
— Нет, Джон. Просто конец человечеству, которое ты знал и которое было вписано в твою душу и плоть. Тому, что появилось в истории со своим злом, ошибками и промахами, стремлениями и чаяниями. Конец противоположностям, контрасту и манихейству. Всему, что было в тебе, что разорвалось и столкнулось. Всем этим был Ты сам!
Я отступаю назад, мертвенно-бледный, дрожащий на краю огромной страшной пропасти, неуправляемый. Мне кажется, что он плавает посреди комнаты над краем моих ужасов и страхов.
— Кто ты?.. Чудовище… Чудовище… кто ты?
— Да ты, Джон! Просто ты! Мой голос исходит из глубины твоей души. Открой глаза, Джон… Открой глаза!
В приступе ярости я поворачиваюсь к нему спиной. Нечестивец, безбожник, осмеливающийся грубить мне, унижать и оскорблять меня!
— Я не верю тебе… я не верю тебе… я не верю тебе…
Одинокий слабый голос хихикает в глубине меня самого.
Когда же я поворачиваюсь, то не вижу В-1 — он исчез. Задыхаясь, я тороплюсь в соседнюю комнату, выкрикивая имя Арабеллы. Но она тоже пропала. Ложе пусто. Как сумасшедший я бросаюсь на главную лестницу, призывая своих слуг, но мой зов остается без ответа. В большом пустынном доме царит самая мертвая тишина.
О, Боже! Что происходит!
Я бросаюсь к окнам, но огромный город исчез. Я вижу только поля, деревья и скалы в отдалении. А город? Город? Но это все невозможно!
— Эй! Эй! Где вы? Ответьте мне! Не оставляйте меня одного, прошу вас!
Я возвращаюсь в большой зал, но на пороге несуществующей больше двери замираю в оцепенении — здесь больше нет мебели. На стенах картины и гобелены сливаются с каменной кладкой, которая начинает распадаться… Я скатываюсь по лестнице, лишенной ковра, бросаюсь в пустой двор и поднимаю голову. Огромный дворец рассыпается на моих глазах, как карточный домик — тает крыша, исчезают стены, рассыпается пол. Он разлетается под порывами ветра и превращается в пыль.
А я… О! Я, жалкий отшельник, падаю, раздавленный тяжестью своего горя. Я царапаю землю с ртом, полным сухих мертвых листьев, и тупо разглядываю ржавый остов старого космолета, обветшалый колодец и жалкую старую развалюху, возникшие из небытия. Сорванные ставни стучат под порывами осеннего ветра. И над всей этой ужасающей, реальностью властвует скрежещущий голос. Голос, принадлежащий высоко сидящей большой птице с длинным клювом; голос, который болтает и смеется:
— Аррррабелла… Аррррабелла… ммм… хороший денек, а?.. Хороший денек, а?..