Полуостров Надежды. Трилогия
Шрифт:
– Семен?.. – прошептал в ответ Нанас. Что-то внутри его сознания стало вдруг усиленно биться, стремясь вырваться на волю.
– Ты понимаешь, что это значит? – Надя вновь обрела голос, хотя он по-прежнему оставался очень тихим. – Это мои родители, мои папа и мама!..
Нанас кивнул. А затем, прошептав еще раз: «Семен…», он внезапно хлопнул себя по лбу, вскочил и метнулся к двери. Не одеваясь, в одном тельнике и без шапки, он выскочил на мороз и бросился к волокушам. Красный мешок «небесного духа» оказался засунутым в самый их нос – пришлось сперва выгребать другие мешки и коробки. Наконец
Вернувшись к Наде, он сунул ей то, что принес, а сам, трясясь и лязгая зубами, принялся дышать на онемевшие руки.
– Ты что дуркуешь, совсем ума лишился?! – отбросив «дощечку», подскочила девушка. – Ты бы еще голым на мороз выскочил! Живо иди грейся к печке, там еще угли горячие!
– Т-ты п-посмот-три… – отстучал зубами Нанас. – Эт-то его…
– Кого его? – насупилась Надя. – Иди грейся, кому говорят!
– С-сейч-час п-пойд-ду, – кивнул он. – Эт-то б-было у т-твоего от-тца…
– Что?! – ахнула Надя и, схватив «дощечку» раскрыла ее. Глаза девушки становились все шире и шире, а краска с лица схлынула настолько стремительно, что Нанас испугался.
Oн подхватил Надю и бережно усадил на лежанку. Сам он от волнения даже перестал дрожать.
– Воды?..
– Нет… – снова одними губами шепнула Надя. – Ты понял, что это такое?..
– Я пытался прочесть первый лист, но не смог… Мало букв знаю.
Там написано: «Дневник старшего лейтенанта Будина Семена».
– Д-дневник? – вновь затрясло Нанаса. – Ч-что эт-то?..
– Записи, которые он делал для себя… Иди погрейся, ладно? Я хочу почитать… одна.
Нанас хорошо понимал Надино состояние, да и погреться на самом деле не мешало. Поэтому он, тихонько закрыв за собой дверь, вышел, набросил на плечи шинель и направился к прогоревшему очагу. Угли в нем уже едва-едва тлели, и он подбросил к ним оставшиеся куски досок.
Вытянув к занявшемуся огню руки, Нанас крепко задумался. То, что случилось сейчас, можно было назвать чудом. Случайно заехать в этот поселок, случайно выбрать дом, зайти в случайное жилище и попасть именно в то, где жили когда-то Надины родители, – разве это не чудо? Но к чудесам за последние дни он настолько привык, что и этому долго удивляться не стал. Его занимали сейчас другие мысли. Во-первых, теперь стало окончательно ясно, что небесный дух – никакой не дух, а самый обычный человек. Ну, пусть не совсем обычный, пусть очень умный, раз умел управляться с такой хитрой штукой, как самолет, и очень сильный, поскольку перед лицом смерти, наверняка терпя жуткую боль, думал не о себе, а о том, как спасти дочь. И сумел, ничем не проявляя собственных страданий, заставить чужого человека подчиниться своей воле. Пусть обманом и хитростью – это не важно, главное, что сумел.
Вторая мысль следовала из первой. Поскольку «небесный дух» Семен и его жена Светлана были людьми, то теперь не оставалось ни малейших сомнений, что и Надя является человеком.
А еще это значит, что никакие духи не отдавали ему никаких повелений, никакие высшие силы не следили за ним, всего-навсего один человек обманом заставил его поехать за другим человеком, чтобы перевезти этого другого человека на новое место. Обязан ли он это делать? Разумеется, нет. Напротив, узнав про обман, он имеет полное право обидеться и гордо, с высоко поднятой головой, удалиться восвояси.
Он теперь вообще волен делать только то, чего захочет сам. Нет духов! Только люди есть – одинокие, хитрые, бестолковые, несчастные… Нет предназначения! Нет избранности!
То есть, он может бросить Надю, бросить раненого старика и отправиться, куда глаза глядят, и сам за себя решать теперь, что ему в этой жизни делать. Если его просто обманули, обвели вокруг пальца, как несмышленого мальчишку, как дикаря, разве он должен что-то этим мошенникам?
И что же, бросит Надю?
Нанас почувствовал, что лицо его запылало, точно он сунул его в разгоревшийся очаг.
Ведь то, что у этой чудесной девушки и отец, и мать не были духами, а были людьми, то, что она сама была, выходит, человеком из плоти и крови, значило и еще кое-что.
Что Нанас имел на нее право. Имел право ее любить.
И, как бы он ни злился на то, что оказался обманутым, что повел себя как глупый дикарь, «небесному духу» он должен быть благодарен: и за то, что тот спас его от преследователей, и за то, что отправил к своей дочери… К девушке, без которой Нанас теперь своей жизни не представляет. И никуда, конечно, уехать от нее не сможет.
Никогда.
Вот он и признался себе в этом. Вот все и встало по местам.
Без Нади для него жизни не существует, а поэтому, если он хочет жить дальше, он должен, обязан – называй, как заблагорассудится, – сделать так, чтобы девушка жила. И не прозябала, а жила счастливо. Вот его главное желание. Именно его, он сам этого хочет! А для этого нужно всего-навсего доехать до Полярных Зорей. Причем, половина пути уже пройдена, глупо было бы его не закончить! Да, обстоятельства решили в очередной раз подшутить над ним. Но мало, что ли, эти сволочные обстоятельства путались у него под ногами за последние дни? Мало было таких препятствий, которые казалось невозможным преодолеть? Сколько уже раз он терял в себя веру?..
Нанас почувствовал, что последняя мысль несет в себе нечто действительно важное. Очень важное. Едва ли не самое-самое. Вера в себя! Не в духов, не в байки всяких там нойдов, а только в себя. Не бояться, не сомневаться – просто верить. Всегда, при любых обстоятельствах. И тогда этим обстоятельствам – крышка. Пусть идут в… сыйт, к Силадану!
– И что? – прошептал он, глядя в огонь. – Веришь? – И ответил уже громко и четко: – Верю.
Когда он вернулся к Наде, девушка сидела, сжав закрытый дневник побелевшими пальцами и устремив неподвижный взгляд на пламя свечи.
– Ты веришь в чудо? – спросила она, не повернув головы. – Не в этих своих духов, а в настоящие чудеса?
– Я больше не верю в духов, – ответил Нанас. – Я в тебя верю. И в себя.
Надя же, будто не слыша его слов, сказала:
– Произошло самое настоящее чудо. Хотя бы уже то, что мы попали именно сюда, в этот дом, в эту квартиру… Ты только подумай, ведь я уже была здесь. Пусть в животе моей мамы, но все же была.
Нанас хотел рассказать, как только что думал об этом, но девушка уже продолжала: