Полуостров сокровищ
Шрифт:
— А почему Игорь живет не с вами?
Мы с Куксой отправились навстречу князю. Сидеть на месте не было мочи и Илюха послал пацана проводить меня до Смородины.
— Горь живет в Беловодье, шибко-шибко далеко. К нам только в гости наведывается.
— Потому что он остался без тела, да?
— Потому что он умер, дурья твоя башка.
— Но… Я думал, вы тоже… Вы же сами говорили…
— Мы — тоже, — с умным видом кивнул Кукса.
— Так в чем разница?
— Нет никакой разницы. Просто мы живем на этом берегу, а он —
Нет, ну ведь ему только на пользу будет парочка хороших, крепких лещей… Совсем пацан берегов не чует. Разговаривает, как с дитём.
Чем дальше мы шли, тем больше вокруг становилось признаков знакомой мне Нави. Исчезли зеленая трава и пушистые зверьки, да и птички-бабочки больше не порхали над былинками. Деревья почернели, на стволах, в складках коры, прорезались суровые лица, неотрывно наблюдающие за нами гнилушечными глазками. С веток колючих кустов сочилась склизкая капость, мясистые цветы хищно облизывались неприятно скользкими языками, а вдалеке, за пригорком, кто-то громко и тоскливо ухал. Словом, лепота Зоны сменилась своеобычной Навьей хмарью.
— Как она получилась? — спросил я, чтобы не молчать. — Ну, Зона?
— Я ж тебе уже говорил: в Мурманске шибко большой кирдык был. Мы жили в эпицентре катаклизма, сечешь? Никогда не приходилось видеть, как реальность медленно, со скрипом, сворачивается в трубочку, как блин? А начинкой в этом блине — ты? Не приходилось чувствовать, что вместе с реальностью тебя всего скручивает в тугой жгут? А ты при этом живой, а время останавливается, и ты уже понимаешь, что так будет продолжаться вечность… — пацан хитро подмигнул. — Хорошо, что Шаи-Хулуд сумел остановить свертку и сделать всё, как было. А тех, кто уже умер, привел сюда, — Кукса беспечно улыбнулся. — Он сделал так, что в Зоне всегда весна. Рыба сама в садки прыгает, оленей даже пасти не надо… И это тоже продолжается целую вечность.
— Только получается, чтобы у вас тут рай был, нужно иметь человечка на той стороне, который грев гнать будет.
— Равновесие надо соблюдать однако.
Дальше шли молча. Тоже мне: дети цветов. Устроились в теплом месте, дырки сейдами позатыкали, чтобы сквознячок, не дай бог, не продул, и радуются. А что они здесь видят? Три холма на краю света, да глупых сурков у норок? Ни забот, ни хлопот. Не жизнь, а нежить…
Вспомнилась Машка — перед тем, как мне уходить. Бледная до синевы, с огромными, в пол-лица глазищами и тонкими, вытянутыми в струнку губами.
— Я с тобой, — говорит, едва ворочая языком от страха, от злости, от обиды на судьбу нашу хромоногую. — Я твоя напарница и должна прикрывать тебе спину. Без себя не отпущу.
Как ей объяснить, что и мне, здоровому мужику, переплыть залив — уже подвиг, а уж ей, пигалице мелкой… Котик, дай ему боги здоровья, расстарался, наслал на девку сон необоримый. Камикадзе: когда Маха проснется и поймет, что случилось… Словом, лучше я — здесь, чем он — там.
А как же наставник?
Представилось: в обвисшей шляпе, в тяжелом истертом плаще, бредет мой учитель один, позабыт-позаброшен, по раскисшему тракту. Сапоги увязают и скользят в липкой грязи, и некому даже поддержать старика… От столь трогательно-безутешной картины навернулись слёзы. Но я не дал себе раскиснуть. Мужественно вытер сопли, втянул живот и потопал вслед за пацаном.
Лумумба сам виноват. Тоже мне, настоящий русский мужик: сидит в бане, вспоминает родину и хлещет водку…
Я ведь до последнего надеялся, что он меня догонит. Даже здесь, на берегу, после встречи с Водокрутом, всё ждал: вот оглянусь, а рядом — бвана стоит. Усмехается хитро, как он один это умеет, и говорит:
— Шалишь, стажер. Поперед батьки в Пекло лезть…
А вообще… что-то день сегодня урожайный. То царскую дочку в жены сулят — даром, что дура, зато красивая и с хвостом… То сытую спокойную жизнь — бери и черпай полными горстями… Что-то здесь не так. Обычно судьба-мачеха исключительно пинками да подзатыльниками потчует, а не пряниками медовыми. Однако шибко-шибко ей что-то от меня надо…
Незаметно дошли до реки. С крутояра спускалась пыльная тропинка и я решил ополоснуться. Тормозя о кочки, поросшие сухой травой, спрыгнул на берег, закатал рукава и опустил руки в темную, будто чернильную воду. Тут же, заорав нечеловеческим голосом, отскочил. В первый миг показалось что в реке кипяток, но всё было наоборот: температура воды приближалась к абсолютному нулю. Кожа на руках побелела и покрылась синими цыпками.
Рядом раздался ехидный смешок.
— Однако мозгом думай. Зачерпнуть воды из Стикса — большую силу надо иметь. Как у Шаи-Хулуда, например.
Минут десять пришлось растирать ладони и стучать ими друг о друга, пока наконец не обрел надежду на выздоровление: ощутил слабенькое покалывание в кончиках пальцев.
— Что означает это имя? Ну, Шаи-Хулуд?
— Большой Червяк, — сказал Кукса, равнодушно пожав плечами.
— Всего-то?
Нойда немного подумал.
— Шибко-шибко большой. И толстый.
С того берега послышалось ровное тарахтение, а через минуту показалась ядовито-желтая резиновая моторка. На корме, налегая на рулевое весло, сидел человек. Голову его покрывала пушистая соболья шапка, плечи укутывала такая же шуба. Борода и изгиб носа показались знакомыми. Ну конечно: я видел их на высокой кипарисовой поленнице, сложенной на плоту.
Причалив, Игорь ловко выскочил на берег и глубоко, полной грудью вздохнул. Затем скинул шубу и шапку и направился к нам.
— Только здесь и можно погреться! — улыбнулся покойный князь и протянул руку. Ладонь была жесткая, с наслоениями трудовых мозолей. — У нас в Беловодье пурга. Дороги занесло, так что не обессудьте. Пока до Смородины добрался — последние кости выморозил.
Я взглянул на тот берег. Река была неширокая, метров пятнадцать-двадцать, а за ней шел пологий плёс, поросший зеленой травкой. Качали коричневыми головками камыши, в них негромко крякали утки.
— Да ты не смотри. Из предбанника и баня меньше кажется.