Полуостров Сталинград
Шрифт:
— Посмотрим, ребята, что там случилось.
Летим туда, но не напрямую. Где-то там бомбёжка была, пешки нашей разведгруппе дорогу чистили.
— Ах, ты ж сука! — с первого взгляда становится всё понятно. Пара десятков тел на поле, рядом с ними несколько десятков фрицев в чёрной форме. Ещё в рощице рядом какое-то шевеление.
— В атаку! Весь боезапас не тратить! Нам ещё домой добираться, — как ни распирает злость, боевую задачу нам никто не отменял.
Там же.
Гауптштурмфюрер Франц Греве.
— Мистштук фик! — вырывается само собой. Прямо на меня, не на нас, а на меня! Летит этот русский ящер с двойными крыльями. А мы на открытом поле и никаких зениток.
Вскидываю автомат. Стреляю с колена.
— Огонь! — нам всем больше ничего не остаётся. Даже ложиться бесполезно.
Неравная дуэль. На меня с неумолимостью паровоза накатывает сверху двукрылая русская машина, сверкая четырьмя злыми огоньками.
В грудь словно бьёт кувалдой. Уже на земле успеваю вскинуть руку в последнем приветствии перед уходом в Вальгаллу. Люди СС не боятся смерти.
— Хайль Гитлер!
Огненные стрелы в небе провожают меня…
Там же, но выше на полкилометра.
Лейтенант Сафронов.
— Вот падла! — ругаюсь с чувством. Этот гад в чёрной форме умудрился в меня попасть. Но вроде мотор работает нормально, слава небу.
Делаем последний круг над полем. Горит танк, поле перепахано ракетами. Наши с чёрными лежат вперемешку, некоторые горят. Несколько чёрных, не больше десятка, ползут в сторону, чёрт с ними! Когда прихлопнешь тапком кучку тараканов, парочка всегда сбежит.
— Домой, ребята! Догоняем пешки!
Окончание 9 главы.
Глава 10. Срыв сжатой пружины
26 августа, вторник, время 19:20.
г. Молодечно. Командарм Никитин.
Отступление никогда не радует сердце солдата. Организованное и по законному приказу, всё равно не радует. Хучь и старается Григорич подсластить пилюлю, всё равно гадостно на душе. Канешно, велика надежда на то, что Григорич знает, что делает. Только это замиряет и утешает душу.
Стою немного в сторонке у своего броневика. Наблюдаю малость поодаль, иначе моим бойцам на шляху придётся на строевой шаг переходить, а парад сейчас не к месту. И так хорошо идут, строй держат, лица спокойные, мерно шагают лошадки, размеренно поскрипывают и стучат на булыжниках тележные колёса.
Это передовые боевые части. Тыловые выведены вчера, корпусная и дивизионная артиллерия уже занимают новые позиции. Бойцам, что идут сейчас мимо, не придётся копать землю и ставить блиндажи. Всё готово.
Дюже мне интересно. Григорич ещё тогда, в апреле-мае планировал с этой стороны оборону держать? Это шо, он с Господом Богом на прямой линии? Вправду там сподручно германским байстрюкам красную юшку из носа пустить. Побуцкаться славно можно.
Местных почти нет, и вскоре здесь на окраине совсем не будет. Последними проходят артиллеристы, сорокопятки и трофейные 50-миллиметровые.
Подходит адъютант, козыряет. Не даю ему рта открывать, сам спрашиваю:
— Готово?
— Так точно.
— Работайте.
Старший лейтенант убегает. Ушли не все, кое-кто остался, и кое-что они сделают. Всех оставшихся гражданских на этой улице выведут под предлогом инструктажа для жителей территорий, попадающих под оккупацию. На дурнинку повод, но наш человек не удивится.
Дальше мои ребята поработают. Вот они и начинают. В обратном направлении, гудя моторами, проезжают три грузовика. Кузова под брезентом.
Адъютант возвращается.
— Всё у них ладно?
— Так точно!
Садимся в броневик. Без меня справятся. Славный подарок фрицев ожидает. Надо проследить за размещением полков на новых позициях. И не моих, а приданных. Передислокация обещанных комфронта дивизий закончена. Пойду брать их под свою руку. Своих родных на пополнение, потери на последних боях выросли до пятнадцати процентов.
28 августа, четверг, время 10:20.
Минск, штаб Западного фронта.
— Семёныч, ты зачем это сделал?! — еле сдерживаюсь, чтобы не заорать в голос. Только боюсь, что телефонная мембрана порвётся.
— Как зачем, Григорыч? — Никитин искренне не понимает моего возмущения. — Всё получилось здорово, цельный батальон, как карова языком слизнула. Р-раз и нету.
— Семёныч, я тебе что говорил? Тихо-мирно уходишь из Молодечно, туда спокойно заходят немцы.
— Да? Прости, Григорыч, мабуть, не понял тебя… а шо такого страшного?
— Угу, спроси ещё, чего я так за фрицев переживаю? — теперь заливаю телефонную трубку ядом. — Урюк тупой…
Неожиданно вырывается. Откуда-то из кладовых памяти Кирилла Арсеньевича, личность которого как-то незаметно интегрировалась, — тоже его словечко, как и следующее, — и выродилась во внутренний голос. Хотя как посмотреть, кто, в ком и насколько ассимилировался.
Никитин обиженно сопит. Мне теперь его ещё и утешать. Но недовольства начальственного стараюсь из голоса не убирать.
— Я хотел этот фокус провернуть при входе немцев в Минск. А там улицы шире, длиннее… там бы полк сразу на небо отправился, а не батальон. Так что поздравь себя, ты сгубил немецкий батальон и спас им полк.
Никитин продолжает сопеть, но как-то по-другому. Не обиженно, озадаченно.
— Приказы командиров надо выполнять. Ты какой пример подчинённым подаёшь? Приказы самого комфронта для тебя — тьфу!
— Григорыч, ну, справду запамятовал…
— Надеюсь, в том же духе продолжать не планируешь? А то поднимешь флаг с лозунгом «Анархия — мать порядка» и шашки наголо. А шо? Не жизнь, а песня, и такая же короткая.