Полуостров Сталинград
Шрифт:
— Сейчас следующий фильм. Реальный бой. Посмотрите сами, что бывает с теми, кто не смотрит по сторонам.
Реальный комментатор, неизвестный сержант, лейтенант или политрук, его тон кардинально отличается от академического в учебном фильме. Так и фонит эмоциями. Иногда порыкивает.
— Четвёрка чаек заходит в атаку на немецкие позиции… — комментатор начинает спокойно, но спокойствие тут же кончается. — Они что, не видят?!
На четвёрку чаек коршунами падают сверху четыре мессера. Наши, сосредоточенные на прицеливании,
— Да как это?! — в отчаянии вскрикивает наблюдатель.
— В эрэсы фриц попал. Они и сдетонировали, — наклоняется ко мне Рычагов.
Дальнейший бой — избиение младенцев. Четыре опытных аса, — на мессерах другие не летают, — охотятся за чайками, которые даже удрать не могут. Вот ещё одна чайка падает, кувыркаясь. Последний оставшийся в строю лётчик в отчаянном рывке ловит зазевавшийся мессер на таран. Падают оба.
— Ну, хоть не всухую проиграли, — резюмирую итог боя.
В зале после того, как экран гаснет, царит оглушительная тишина. Наверное, первый раз такое видят. Я-то насмотрелся. И не в кино.
— Где это было?
— У Анисимова, — шёпотом отвечает Паша.
— Кинооператоров за такие ценные кадры награждать надо, — пусть сам думает как, это его епархия.
Этим шокирующим неискушённую юношескую психику кинороликом основное занятие завершается. После академической нотации Паши с понятным смыслом, — надо смотреть в оба и непрерывно, — выходим из кинозала.
Решаем промять ноги, идём вдоль взлётки.
— А это что? — киваю на пару изломанных мессеров. — Гробите ценную трофейную технику?
— Не такая уж и ценная, — бурчит Паша. — Знаешь, почему на них только асы летают? Другие не смогут. При посадке чуть что не так, шасси сразу ломается. Так что сейчас на оставшихся самые опытные летают. В небе он хорош, спору нет, но каждая посадка — лотерея.
— Сколько у тебя реально сейчас в строю?
— Триста двадцать машин. Половина с подготовленными лётчиками, другую половину тоже можно в бой выпустить, но…
— Понятно. В бою доучаться. Ты понадобишься мне через три-четыре дня. Вместе со всеми. Будем давить немцев и количественно и качественно.
К нам присоединяется Копец со своим адъютантом.
— Тебе, Иван Иваныч, особое задание. Бери ТБ-7 с киноустановкой и проложи маршрут до Берлина.
Рычагов внимательно на меня смотрит, Копец кивает.
— Правильно вы вопросов не задаёте. Ни к чему.
Война от игры в карты отличается тем, что свои козыри сами себе готовим. Как потопаешь, так и поиграешь. Как бы нам ещё дальность Яков увеличить. Или Мигов. Только зачем мне самому об этом думать, когда рядом два авиационных начальника.
28 августа, четверг, время 19:40.
Минск, квартира генерала Павлова.
Ужинаем. Холостяцкий,
— Папа, мы присягу приняли! — вместо приветствия проорал Борька восторженно, едва открыв дверь.
Сын сияет, Яков задумчив.
— Это здорово, сын, — тоже начинаю сиять, — теперь, если что, вас можно под трибунал отдать…
Начинаю ржать вместе с Яшкой при виде вытянувшегося лица сына.
— А ты что думал? — строжаю взглядом и голосом. — Так просто тебе всё?
Ужин сооружали общими усилиями. Картошку лень было чистить, сварили макароны, удобрили их тушёнкой.
— А теперь выпьем, ребята, — разливаю понемножку, — повод бронебойный. И насчёт трибунала не переживай, Борис. Всё в равновесии. Зато теперь и награды боевые можете получить. На гражданских приказа подписать не могу, не положено.
— Пап, вот не надо… — морщится Борька, — не хочу пользоваться твоим покровительством.
— Но придётся, — откровенно смеюсь. — Ты же кой-когда под моим командованием будешь находиться. Я ж тебя, если что, на губу отправлю. В штрафбат рука не поднимется родного сына… наверное, а так…
Мы чокаемся, выпиваем и набрасываемся на ужин.
— Повезло вам, парни. Немного повоевать успеете, — говорю между делом.
Парни удивляются, но не очень. У Эйдельмана есть опыт, когда его, прибывшего на войну, непринуждённо завернули назад. Только что пинка не дали. Да и Борька не горит желанием отсиживать задницу за партой, когда война идёт.
— Дмитрий Григорич, а долго война будет идти? — между прожёвываниями вставляет вопрос Яков.
— Сказал ведь, что вам повезло. Вы ещё повоюете. Сейчас сам думаю, если бы Борька начал учиться в артучилище, то мог бы и не успеть. Война будет идти год-полтора, не больше.
— Как это, пап? — замирает Борис. — Нам до войны твердили, что если враг нападёт, то война будет короткой, малой кровью и на чужой территории.
— Фактически так и есть. Война идёт на территории Прибалтики, Западной Украины, Западной Белоруссии. Это не совсем наши территории, мы на них недавно.
— Не только Западная Украина.
— Всё равно. До коренной России немцы до сих пор не добрались.
— А доберутся?
— Ты прям огорчаешь меня такими вопросами, сын, — смотрю укоризненно, — ну, как они доберутся-то? Они весь вермахт собрали против одного Минска, а я даже не все резервы подтаскиваю.
— Пап, а город возьмут? — Борька не унимается, Яков помалкивает. Вот она иллюстрация пословицы: молчание — золото!
— О-о-о-х… во-первых, от вас, минчан зависит. Мне, как командующему, по большому счёту всё равно. Уже вижу и знаю, возьмут немцы Минск или не возьмут, после битвы за город они сломаются.