Полуостров Сталинград
Шрифт:
Не менее жуткий вид представляла собой грозная ещё полчаса назад гаубичная батарея 105-мм leFH 18/40 из состава 167-ой пехотной дивизии вермахта. Разная форма погибших, разные виды пушек, но издалека различий никаких. Впрочем, отличия были. Советские батареи размещались на оборудованных позициях, с заглублением и защитными валами. У них было время подготовиться. Немцы второпях часто располагались на открытом месте. Но они компенсировали отсутствие защиты более точной стрельбой.
Волны ужаса из ада, творящегося на земле, добивают до неба. Вижу, что личный состав борта № 1 погружается в состояние мрака и уныния. Хмыкаю. Лениво потягиваюсь.
— Да-а-а, ни разу мы ещё таких …лей не огребали, — в моём голосе почти мазохисткое удовлетворение. На меня косятся с удивлением, у генерала крыша съехала?
— Прекратить огонь! Всем батареям быстро сменить позиции!
Радист заработал ключом, подавать команду голосом не хочу. Накал контрбатарейной борьбы сильно снизился, так что можно делать ноги.
— Приказ Самсону: никаких действий сверх вынужденного, — Самсон — позывной Никитина. И мы ничего сделать больше не можем. Догадался я, что происходит. Вот только сейчас догадался.
— Товарищ генерал, а можно… — обращается Яков. Какой-то огонёк у него в глазах разгорается.
— Батареи сейчас на марше, — начинаю вразумлять.
— Геката, — Яшка говорит так, будто сразу всё всем должно быть ясно. Впрочем, быстро понимаю, что он предлагает, и даю отмашку радисту. По сути передаю командование в уверенные, хотя с виду слабые, руки свежёиспечённого вольнопёра.
Где-то внизу медленно разгоняется в сторону Минска в тыл бронепоезд «Геката». По команде сверху скорость стабилизируется на уровне 12 км/час. 152-мм гаубицы переводят в боевое положение. Очень быстро наступает момент, когда они начинают плеваться огнём в сторону немцев.
Наблюдая за действиями Якова охреневаю не только я. Борька вообще впал в ступор, а у наблюдателей глаза становятся шире окуляров биноклей. Пока мы боремся с шоком удивления, пытаюсь разобраться, как он это делает и… пасую.
Стрелять на ходу из тяжёлых пушек бронепоезд может только вдоль движения, плюс-минус. Поэтому Якову доступны только две цели. Ему надо учесть время от отдания команды до её исполнения. Оно примерно одинаково, всё отработано до автоматизма. Ещё расстояние, которое прошёл бронепоезд. Время полёта снаряда… стоп, это не нужно, считаем, что немецкая батарея неподвижна… И всё равно, лично я пас. За пару часов или даже полчаса решу эту задачу, но за несколько секунд?
— Есть полное накрытие, — поворачивает удивлённое лицо наблюдатель-2.
— Полевая двухорудийная гаубичная батарея, — задумчиво произносит наблюдатель-1, — 150-мм калибр. Неприятные пушечки, если это они.
Согласен, неприятные. Фактически это миномёт, только очень точный.
Меж тем обоюдный огонь стихает. Геката подходит к краю своей дальнобойности. Последнее слово всё-таки остаётся за нами. Как обещание вернуться и устроить полный реванш.
— Ребята, какой счёт? — спрашиваю, как про футбольный матч, но меня сразу понимают.
— Если считать последние пушки за полбатареи, то 4,5:9,5, — сообщает старший наблюдатель. Наша половинка, так понимаю, батарея, угодившая под частичное накрытие и частично успевшая улизнуть.
— Блядский высер! — заявляю с чувством и бодро, но затем слегка поникаю. — Теперь надо думать, как им отомстить. Ничего, я генерал злопамятный…
Время 11:40.
Аэродром в Мачулищах. Штаб 59-ой авиадивизии.
Совещание начинается здесь.
— Отходите на третью линию, — а что делать? Первая на правом фланге полностью взята, вторая обнаружена и основательно погрызена артналётом.
— По всему фронту?! Григорыч… — Никитин телефонного разговора необычно тихий начинает оживать.
— Придётся, Семёныч. Они вскрыли правый фланг, теперь размотают обе нитки. Твоя задача не удержать их, а заставить заплатить, как можно дороже. Ладно, собирай всех причастных на КП армии, мы после обеда подъедем. Часика в три.
Кладу трубку. Натыкаюсь взглядом на комдива Туренко. Сочувственно смотрит, многое понял из нашего разговора.
— Давит немец?
— На то он и враг, чтобы давить, — пожимаю плечами, отодвигаю стул и встаю. Мы у него в кабинете. Штаб, кстати, заглублен. Окна в стенах прорезаны выше обычного, глядят в доски, и только наверху травка. Практически мы под землёй. Одобряю.
А вот сочувствие не одобряю. Почему-то все вокруг меня считают, что произошло нечто. Не катастрофа, но серьёзные неприятности. Наивный неопытный народ. Катастрофа случилась на севере и юге, а наш фронт стоит, как острый наполовину вбитый в дерево штык. То, что случилось, маленький ни на что не влияющий эпизод.
— Обедом нас накормишь?
— А як же? — Туренко расплывается в приветливой улыбке.
Поднимаемся по деревянной лестнице наверх. Хорошо он штаб устроил. Сверху никак не увидишь, даже кустики какие-то на покрытой дёрном крыше растут. Вокруг кустарник и деревья.
Вообще-то хорошо, что у окружающих настроение близкое к похоронному. Учит не победа, а поражение. Мы все получили хороший урок.
В столовой садимся с полковником отдельно. Не снобизма ради, а секретности для. Генеральские разговоры не для всех ушей.
— У тебя дивизия сформирована? — на обед кроме солянки дымящий паром гуляш, компот с ватрушкой. Лётчиков кормят не хуже генералов, мне ли не знать.
— Наполовину, — Туренко чуть грустнеет. — Ишачки, чайки, Миги. Два полка у меня всего и то штаты не заполнены.
— Но боеспособны? — это Туренко кажется, что есть повод для грусти. Но ненадолго, позабочусь об этом. А солянка хороша!
— Да, конечно…
— Чего тогда грустишь? В 11-ой авиадивизии не больше четверти самолётов и лётчиков от штата. И воюют. Так что ты неплохо живёшь.
— Мне бы ещё машин сто? — Туренко смотрит жалостно. — Ну, или восемьдесят. На бедность.
— А зачем тебе штурмовики Ил-2? Ты ж ПВО!
— Какие штурмовики? Зачем Ил-2? — понимания в глазах полковника ровно ноль.