Полутораглазый стрелец
Шрифт:
Вряд ли аудитория, проводившая Гончарову рукоплесканиями, оценила по достоинству эту мужественную декларацию. А ведь она была первым предостережением для всех, кто, подобно нам, увлекшись вбиванием клина между формой и содержанием, выступали рьяными защитниками «чистого» искусства. Указание Гончаровой на социальную целенаправленность искусства как на необходимое условие его жизненности мы пропустили мимо ушей: в своем воинствующем аполитизме мы даже не захотели снизойти до полемики с утверждениями, ставшими в наши дни очевидною истиной. На другой день после диспута Гончарова разослала в редакции московских газет большое письмо, в котором развивала мысли, высказанные ею на вечере, однако ни одна газета не сочла нужным напечатать его. [161]
161
Ошибка мемуариста: кроме указанного выше письма, Н. Гончарова напечатала предварительное краткое письмо в «Столичной молве» (1912, 20 февраля) с поправками к газ. отчету о диспуте И. Мавича («Столичная молва», 1912, 13 февраля).
Михаила Ларионова, выступившего с дифирамбом «Ослиному Хвосту», уже не желали слушать. Сквозь шум, свист и возгласы «долой!»
Так закончился этот исторический диспут, положивший начало нашим дальнейшим публичным выступлениям, оформивший распрю между «Бубновым Валетом» и «Ослиным Хвостом» и окруживший ореолом скандала в ту пору еще недостаточно известные имена поборников нового искусства.
162
О выступлении Ларионова см. гл. 2, 44.
Две недели спустя «Бубновый Валет» устроил в том же помещении второй диспут, приурочив его к закрытию выставки. [163] Первым докладчиком решено было выпустить Максимилиана Волошина, взявшегося прочитать реферат о «Сезанне, Ван Гоге и Гогене как о провозвестниках кубизма», вторым — Давида Бурлюка, избравшего в этот раз темой «Эволюцию понятия красоты в живописи».
Приглашение в качестве референта Волошина, человека, правда, далекого от крайних течений в искусстве, однако отличавшегося известной широтою взглядов и чуждого групповой политики Грабарей и Бенуа, было бы явлением невозможным уже в конце того же двенадцатого года, когда резко обозначились грани, отделяющие одно художественное направление от другого.
163
25 февраля 1912 г. в Москве в Политехническом музее состоялся второй диспут «Бубнового валета». Докладчики — Волошин и Д. Бурлюк, назначенные оппоненты — Маяковский и Крученых. Это было первое публичное выступление Маяковского, его имя в печати не упоминалось. См. в газ. отчете: «Участие Волошина на этих диспутах вызывает недоумение. Он своей литературностью и начитанностью вносит диссонанс в бестолковое бурлюканье наших бубновых валетов» («Против течения», 1912, 10 марта).
Но весною все карты были еще спутаны. Завтрашние враги мирно уживались бок о бок: я, например, и после основания «Гилеи» продолжал числиться сотрудником «Аполлона» и посылал Маковскому стихи, вошедшие осенью в «Пощечину общественному вкусу», [164] а Николай Бурлюк собирался вступить в Гумилевский «Цех поэтов», очевидно, рисовавшийся ему неким парламентом, где представлены все литературные партии. [165] Словом, царила полная неразбериха.
164
Ст-ния № 23, 32, 33, 38, 39, 41, напечатанные в ПОВ, в «Аполлоне» не появились. Лившиц начал сотрудничать в «Аполлоне» в 1910 г., в № 11 (ст-ния № 2, 20, 125), два ст-ния (№ 4, 22), напечатанные в 1912 г. в ЛА (изданном «Аполлоном»), были посланы, вероятно, раньше.
165
О попытке Н. Бурлюка вступить в «Цех поэтов» см. гл. 8, 34. Сохранилось неопубликованное письмо Лившица к Н. С. Гумилеву от 27 сентября 1912 г., также свидетельствующее о попытке сотрудничества с «Цехом поэтов»: «Глубокоуважаемый Николай Степанович! Через час уезжаю в село Медведь. Прилагаю стихотворения для «Гиперборея»: «Предчувствие» («Расплещутся долгие стены…») и „Пьянители рая“» (на письме резолюции Н. Гумилева, С. Городецкого, М. Лозинского — «отказать». — Семейный архив М. Л. Лозинского).
Впрочем, привлечение Волошина, выказавшего себя культурным оппонентом на первом диспуте, преследовало определенную цель. Русские кубисты, занимавшие в «Бубновом Валете» доминирующее положение, решили доказать, что они не безродные люди в искусстве, что у них есть предки, генеалогия и что в случае нужды они могут предъявить паспорт. Волошин, которому для осмысления кубизма было необходимо связать его преемственно с пуризмом, охотно взял на себя эти несложные геральдические изыскания.
На диспуте, однако, получился конфуз. Погрузившись в свою стихию, Волошин так увлекся биографией трех великих французов, что упустил из виду основную цель своего доклада: установление родословной кубизма. Он прекрасно рассказал и о трагедии живописца-аналитика, швобовского Паоло Учелло, [166] и о трагедии Сезанна, и о трагедии Ван Гога, раскрыл смысл жизни Гогена на Таити, попытался вывести из нее синтез новой живописи, но… о самом кубизме и не заикнулся. Переполненная, как и в первый раз, аудитория недоумевала, какое отношение имеет все это к «Бубновому Валету» и к творчеству «бурлюков», вторгавшихся в ее сознание с настойчивостью массового явления, обозначаемого уже строчной буквой.
166
Рассказ Марселя Швоба «Паоло Учелло. Художник» (в анонимном пер. Л. Рындиной) был опубликован в АСП, в котором дебютировал Лившиц.
Свой двухчасовой доклад Давид Бурлюк тоже начал издалека — с определения сущности живописных канонов, но, рассмотрев их в исторической последовательности, он перешел к анализу нового живописного миропонимания.
— Искусство, — говорил он (и в ту пору многим это казалось новым), — искажение действительности, а не копирование ее. Фотография тем и плоха, что никогда не ошибается. Современная живопись покоится на трех принципах: дисгармонии, диссимметрии и дисконструкции. Дисконструкция выражается в сдвиге либо линейном, либо плоскостном, либо красочном. Однако, поскольку элементы линейный, плоскостной и красочный не могут быть совершенно отделены друг от друга, было бы схоластикой стремиться к осуществлению этих сдвигов в беспримесном виде.
Неуклюжий, в длинном, непомерно широком сюртуке, смахивавшем на поповский подрясник и сообщавшем его фигуре сходство с «беременным мужчиной» [167] на пушкинском памятнике, он косолапо перетаптывался, всматриваясь в недоверчивые лица тех, кого мы искренно считали культурными дикарями.
В самом деле, как объяснить этим наивным позитивистам, прочно усевшимся в седле своего «сегодня», что новизна — понятие относительное, что холсты, поражающие глаз необычностью красок и линий, через четверть века войдут во всеобщий зрительный обиход, утратят всякую странность, как это случилось с «Олимпией» Мане, [168] в которой мы тщетно стали бы искать признаков «левизны», возмущавшей ее современников?
167
Образ «беременного мужчины», ставший предметом постоянных издевательств фельетонистов, — из эпатажного ст-ния Д. Бурлюка «Плодоносящие» («Мне нравится беременный мужчина, Как он хорош у памятника Пушкину»), впервые напечатанного в сб. «Стрелец» I (Пг., 1915).
168
«Опимпия» (1863) — картина Эдуарда Мане (1832–1883), изображающая обнаженную натурщицу. Выставленная в «Салоне» в 1865 г., она была встречена ожесточенной критикой зрителей и прессы.
— Двадцать пять лет — жизнь всякой истины! — возглашал Бурлюк, но люди, пришедшие на диспут в предвкушении скандала, так же прочно верили в незыблемость канона, воплощенного в этике шустовского «Спотыкача», [169] как верили в незыблемость «существующего в государстве строя».
Определив кубизм как синоним живописи в наши дни, Бурлюк подверг критике упрощенное понимание кубизма, якобы стремящегося к изображению видимого мира посредством куба.
— Основною целью кубизма, — ссылался он на Глэза и Метценже, [170] — является передача специфически-живописного пространства, отличного и от пространства Эвклида, отрицающего деформацию фигур в движении, и от пространства зрительного.
169
В то время в газетах и журналах часто печаталась реклама настойки «Спотыкач» производства «Товарищества Н. Л. Шустова и сыновей».
170
Имеется в виду книга-манифест живописцев Альбера Глеза (1881–1953) и Жана Метценже (1883–1956) «Du Cubisme», изданная в 1912 г. в Париже и вышедшая в 1913 г. в издательстве «Журавль» (Спб.) в переводе Екатерины Низен (Гуро) под редакцией М. В. Матюшина. Ср. приведенное высказывание Д. Бурлюка с формулировкой из указанной книги (с. 14). См. также гл. 1, 59.
— Как далеки от этой задачи, — с пафосом восклицал он, — цели, преследуемые итальянскими футуристами! То обстоятельство, что движение возглавляется не художником, а поэтом, как будто предопределило характер футуристического течения. [171]
В глазах Бурлюка литературность живописного произведения была, конечно, смертным грехом, но я не знаю, на чем основывал он свой упрек в ту пору, когда не был знаком с картинами футуристов даже в репродукциях и, в лучшем случае, прочитал лишь манифест, выпущенный в апреле 1910 года. [172] Мне хочется все же отметить, что, в первый раз публично заговорив о футуризме, Давид счел нужным отмежеваться от него, как от явления отрицательного, как от попытки возродить психологизм, с такими усилиями изгнанный из живописи кубистами и их предшественниками.
171
Бурлюк имеет в виду вождя итальянских футуристов Ф. Т. Маринетти (см. о нем гл. 7).
172
Речь идет, вероятно, о втором «Манифесте художников-футуристов», который был написан 11 апреля 1910 г. итальянскими художниками Умберто Боччони, Карло Карра, Луиджи Руссоло, Джино Северини и Джакомо Балла. Русский перевод этого манифеста появился позже — см. «Союз молодежи», Спб., 1912, № 2 и в кн.: «Манифесты итальянского футуризма», М., 1914, с. 11–15.
Самый термин «футуризм» нам в то время был еще одиозен. [173] Его подхватил в ноябре одиннадцатого года Игорь Северянин, приставивший к нему слово «ego» и сделавший его знаменем группы петербургских поэтов. [174] Даже позднее, когда и эгофутуристам пришлось как-то формулировать свою программу, они оказались неспособны на это: во всех выпущенных ими маловразумительных декларациях, «скрижалях», «хартиях», «грамотах», «прологах» и «эпилогах» нельзя было при всем желании нащупать хотя бы одну четкую, до конца продуманную мысль. [175] Среди эгофутуристов были небездарные поэты, не говоря уж о таком бесспорном таланте, как Северянин, но их теоретические высказывания отличались такой беспомощностью и механическим соединением с бору по сосенке нахватанных идеек (не идеек даже, а просто модных словечек), что при самом внимательном к ним отношении невозможно было догадаться, чего же они, собственно, хотят, с кем и во имя чего собираются воевать. Присвоив себе наименование футуристов, они сразу сообщили термину «пежоративный» [176] оттенок, побуждавший нас отклонять от себя этот ярлык, когда газеты, против нашей воли, стали нам его навязывать.
173
Лившиц последовательно избегал употребления термина «футуризм». Например, в статье «Освобождение слова» (ДЛ-I) он называет соратников по группе только «гилейцами», а в статье «В цитадели революционного слова» подчеркивает: «История этого литературного течения, по скорбному недоразумению принявшего ничем не обоснованное наименование «футуризма», на памяти у всех, интересующихся судьбами русского художественного слова…» (ПТ, 1919, № 5).
174
И. Северянин (см. о нем в гл. 6) писал в неизданной биографии: «В ноябре 1911 г. Игорь-Северянин основал интуитивную школу Вселенский Эго-футуризм, издав поэзу-грандиоз «Пролог Эго-футуризма». Над разработкой сущности Эго-футуризма автор мыслил два года» (ИРЛИ). Эту «поэзу»-манифест Северянин включил в сб. «Громокипящий кубок» (М., 1913). В первый период (до конца 1912 г.) он возглавлял группу «Ассоциация эгофутуризма», в которую входили К. Олимпов (К. К. Фофанов), Г. Иванов, Грааль Арельский (С. С. Петров), И. Игнатьев (Казанский) и др.
175
Здесь приведены названия эгофутуристических деклараций. «Скрижали Академии Эгопоэзии (Вселенский Эго-футуризм)» — первый групповой манифест, изданный в виде листовки в январе 1912 г. (тираж — 510 экз.). И. Игнатьев писал в статье «Эгофутуризм»: «„Хартия интуитивной школы Вселенский Эго-футуризм“ — основана 13 января 1912 года — начертаны скрижали Вселенского Футуризма — Константином Олимповым (К. К. Фофановым) совместно с Игорем Северянином, а в октябре 1911 года образован кружок „Ego“» (сб. «Засахаре кры», Спб., 1913). «Грамота» — название еще одного манифеста, выпущенного в виде листовки в январе 1913 г. обновленным составом группы («Интуитивная Ассоциация»), возглавленной после ухода И. Северянина И. Игнатьевым (1913–1914 гг.). «Пролог» и «Эпилог» — названия стихотворных «манифестов» И. Северянина: «Пролог. Эго-футуризм» (Спб., 1911), «Эпилог. Эго-футуризм» (Спб., 1912).
176
Пежоративный (франц.) — негативный.