Полутораглазый стрелец
Шрифт:
Понемногу мы привыкли к тому, что разрешение на устройство вечеров давалось все более и более туго, и нисколько не удивлялись, когда в снятый для очередного доклада или диспута зал нам приходилось пробираться сквозь усиленный наряд полиции.
«Первый вечер речетворцев», состоявшийся 13 октября в помещении Общества любителей художеств на Большой Дмитровке, привлек множество публики. Билеты расхватали в какой-нибудь час.
Аншлаги, конные городовые, свалка у входа, толчея в зрительном зале давно уже из элементов случайных сделались постоянными атрибутами наших выступлений. [344] Программа же этого вечера была составлена широковещательнее, чем обычно. Три доклада: Маяковского — «Перчатка», Давида Бурлюка — «Доители изнуренных жаб» и Крученых — «Слово» — обещали развернуть перед москвичами тройной свиток ошеломительных истин. [345]
344
В отзыве о вечере сообщалось: «Не было свистков и дальше, как ни надрывались футуристы, как ни пищал Крученых, мямлил Николай Бурлюк, ломался в стиле mauvais ton Лившиц, завывал могильным голосом Маяковский. Несколько хлестких фраз, набор малозначащих слов, выкрики и робкое третирование
345
Сохранилась афиша этого вечера (ГММ — см. ПС-I, с. 165). Ср. название доклада Маяковского — «Перчатка» с его статьей «Вравшим кистью» (1914): «Конечно, на перчатку, брошенную мною, вы отвечаете…» (ПСС, I, 309). Название доклада Д. Бурлюка «Доители изнуренных жаб» восходит к циклу его ст-ний, напечатанных под этим заглавием в РП (см. также гл. 5, 54).
Особенно хороши были «тезисы» Маяковского, походившие на перечень цирковых аттракционов:
1. Ходячий вкус и рычаги речи.
2. Лики городов в зрачках речетворцев.
3. Berceuse /Колыбельная (франц.). — Ред./ оркестром водосточных труб.
4. Египтяне и греки, гладящие черных сухих кошек.
5. Складки жира в креслах.
6. Пестрые лохмотья наших душ. [346]
В этой шестипалой перчатке, которую он, еще не изжив до конца романтической фразеологии, собирался швырнуть зрительному залу, наивно отразилась вся несложная эстетика тогдашнего Маяковского.
346
Тезисы доклада Маяковского (см. ПСС, I, 366) навеяны темами и мотивами ранних его стихотворений. Ср. 3-й тезис (в котором пародируется название ст-ния И. Северянина «Berceuse») с концовкой ст-ния «А вы могли бы?» («А вы ноктюрн сыграть // могли бы // на флейте водосточных труб?»); 4-й тезис — с монологом Старика с кошками из трагедии «Владимир Маяковский».
Однако для публики и этого было поверх головы.
Чего больше: у меня и то возникали сомнения, справится ли он со взятой на себя задачей. Во мне еще не дотлели остатки провинциальной, граничившей с простодушием, добросовестности, и я все допытывался у Володи, что скажет он, очутившись на эстраде.
Маяковский загадочно отмалчивался.
В вечере, согласно афише, должны были участвовать шесть человек, вся «Гилея» вполном составе. Кроме того, объявление гласило, что «речи будут очерчены художниками: Давидом Бурлюком, Львом Жегиным, Казимиром Малевичем, Владимиром Маяковским и Василием Чекрыгиным». [347] Под этим разумелись не зарисовки нас художниками, а специально расписанные экраны, на фоне которых, условно отгораживавшем футуристов от остального мира, мы хотели выступать. [348]
347
Жегин (Шехтель) Л. Ф. (1892–1969) — живописец, график, близкий к группе Ларионова, автор воспоминаний о Маяковском МВС, с. 99—102). Чекрыгин В. Н. (1897–1922) — график, соученик Маяковского по Училищу живописи, ваяния и зодчества, вместе с Жегиным иллюстрировал первый сб. Маяковского «Я!» (М., 1913). См.: Жегин Л. Ф. Воспоминания о В. Н. Чекрыгине (публикация Н. И. Харджиева). — «Панорама искусств. 10». М., 1987, с. 195–232.
348
По всей вероятности, эта традиция «сотворчества», или синтеза поэзии и живописи, реализованная в эстрадных выступлениях «на фоне ширм-декораций, характерных для поэзии каждого», ведет свою родословную от одного из «синтетических» вечеров в подвале «Бродячая собака» (см. ПК 1983, с. 240–241).
Но Хлебников находился в Астрахани. [349] Кроме того, его нельзя было выпускать на эстраду ввиду его слабого голоса и безнадежного «и так далее», которым он, как бы подчеркивая непрерывность своей словесной эманации, обрывал чтение первых же строк.
Давида тоже не было в Москве: ему срочно пришлось выехать по делам в Петербург, и он поручил прочесть свой доклад брату Николаю. Чтобы как-нибудь выправить положение, я вызвался читать сверх своих собственных стихов вещи Хлебникова.
349
Хлебников в октябре 1913 г. находился не в Астрахани, а в Петербурге (см. СП, V, 300–301). По каким причинам он не поехал в Москву на объявленный с его участием «вечер речетворцев» — неизвестно.
Успех вечера был в сущности успехом Маяковского. Непринужденность, с которой он держался на подмостках, замечательный голос, выразительность интонаций и жеста сразу выделили его из среды остальных участников.
Глядя на него, я понял, что не всегда тезисы к чему-то обязывают. Никакого доклада не было: таинственные, даже для меня, египтяне и греки, гладившие черных (и непременно сухих) кошек, оказались просто-напросто первыми обитателями нашей планеты, открывшими электричество, из чего делался вывод о тысячелетней давности урбанистической культуры и… футуризма. Лики городов в зрачках речетворцев отражались, таким образом, приблизительно со времен первых египетских династий, водосточные трубы исполняли berceuse чуть ли не в висячих садах Семирамиды, и вообще будетлянство возникло почти сейчас же вслед за сотворением мира. [350]
350
Крученых в неизданных воспоминаниях («Наш выход») полемизировал с описанием этого вечера у Лившица, считая, что мемуарист дал лишь «внешнюю обстановку»: «Не из Египта выводил Маяковский футуризм, — наоборот! Какие-то жалкие искорки были и в старину, — кричал он, — но это только искорки, обрывки, намеки. Какие-то случайные находки были и в искусстве римлян, но только мы, футуристы, собрали эти искорки воедино и включили их в созданные нами новые литературные приемы» (ГММ). Другие случаи полемики Крученых с Лившицем, зафиксированные в его мемуарах, не представляются убедительными и доказательными.
Эта веселая чушь преподносилась таким обворожительным басом, что публика слушала, развесив уши. Только когда Маяковский заговорил о складках жира в креслах зрительного зала, [351] в первом ряду, сплошь занятом военными, раздался звук, похожий на дребезжанье развихлявшегося мотора: блестящие, «в лоск опроборенные» [352] кавалеристы, усмотрев оскорбительный намек в словах докладчика, в такт, «по-мейерхольдовски», [353] застучали сердито о пол палашами.
351
Ср. 5-й
352
Парафраз строки из ст-ния И. Северянина «В блесткой тьме» («В смокингах, в шик опроборенные, великосветские олухи…») из сб. «Ананасы в шампанском» (М., 1915).
353
По-мейерхольдовски — по-видимому, речь идет о ритмической системе так называемой «биомеханики», которую В. Э. Мейерхольд реализовал в ряде своих постановок.
Я наблюдал из-за кулис этих офицеров, перед которыми две недели назад должен был бы стоять навытяжку, и предвкушал минуту, когда буду читать им хлебниковское «Крылышкуя золотописьмом тончайших жил». [354] Мне доставляли неизъяснимое удовольствие сумасшедший сдвиг бытовых пропорций и сознание полной безнаказанности, этот однобокий суррогат чувства свободы, знакомый в те годы лишь умалишенным да новобранцам.
Только звание безумца, которое из метафоры постепенно превратилось в постоянную графу будетлянского паспорта, могло позволить Крученых, без риска быть искрошенным на мелкие части, в тот же вечер выплеснуть в первый ряд стакан горячего чаю, пропищав, что «наши хвосты расцвечены в желтое» и что он, в противоположность «неузнанным розовым мертвецам, летит к Америкам, так как забыл повеситься». [355] Публика уже не разбирала, где кончается заумь и начинается безумие.
354
Первая строка из ст-ния Хлебникова, впоследствии названного «Кузнечик» (1908–1909).
355
Резко отрицательная тональность этих формулировок вызвана полным неприятием «заумного языка», создателем которого был А. Крученых (см. об этом в «Автобиографии» Лившица). Здесь приведены три тезиса (из четырех) доклада Крученых. 3-й тезис — цитата из ст-ния: «Забыл повеситься // лечу к Америкам // на корабле полез ли кто // хоть был пред носом» (Крученых А. Взорваль» Спб., 1913, с. [7]). Заглавие статьи Маяковского «Теперь к Америкам» (1914) восходит к этому тексту Крученых. Ср. также полемику Крученых в «Нашем выходе» с Лившицем в связи с этим эпизодом: «Моя роль на этом вечере сильно шаржирована. Выплеснуть рассчитанным жестом чтеца за спину холодные чайные опивки — здесь нет ни уголовщины, ни невменяемости. Впрочем, слабонервным оказался не один Лившиц. Репортеры в отчетах тоже городили невесть что. Конечно, мы били на определенную реакцию аудитории. Мы старались запомниться слушателям, И мы этого достигали. Иначе — какие бы мы были эстрадники и ораторы?» (ГММ). Ср. в газ. отчете: «Крученых прочел два доклада. Усевшись на дырявом кресле спиной к публике, он потребовал чаю. Выпил стакан, остатки выплеснул на стену и, заявив: «Так я плюю на низкую чернь!» — удалился. Публика посмеялась. Второй доклад г. Крученых был, к сожалению, гораздо многословнее. Резюмировать его можно кратко: „Темна вода во облацех“» («Русское слово», 1913, 15 октября).
Блестящая рампа вытянувшихся в одну линию офицерских погонов — единственная осязаемая граница между бедламом подмостков и залом, где не переставал действовать «Устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями», [356] — во втором отделении была взорвана раскатами бархатного голоса, из которого Маяковский еще не успел сшить себе штаны. [357]
Хотела или не хотела того публика, между нею и высоким, извивавшимся на эстраде юношей не прекращался взаимный ток, непрерывный обмен репликами, уже тогда обнаруживший в Маяковском блестящего полемиста и мастера конферанса.
356
«Устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями» — свод положений о мелких преступлениях, которые, в отличие от суда присяжных, рассматривались мировым судьей единолично.
357
Парафраз начальных строк из ст-ния Маяковского «Кофта фата» (1913): «Я сошью себе черные штаны // из бархата голоса моего, // Желтую кофту из трех аршин заката». Об источнике этого образа — эпиграфе к 1-й главе «Египетских ночей» Пушкина — см. ПКМ, с. 191.
Он читал свои последние стихи, которые впоследствии, не знаю, по каким причинам, сбив хронологию, отнес к более раннему периоду своего творчества: «Раздвинув локтем тумана дрожжи…», «Рассказ о влезших на подмосток», «В ушах обрывки теплого бала…», [358] «Кофту фата».
Особенный эффект, помню, произвело его «Нате!», когда, нацелившись в зрительном зале на какого-то невинного бородача, он заорал, указывая на него пальцем:
Вот вы, мужчины, у вас в усах капуста Где-то недокушанных, недоеденных щей! —358
«Раздвинув локтем тумана дрожжи…», «Рассказ о влезших на подмосток…» и «В ушах обрывки теплого бала…» — начальные строки из ст-ний Маяковского «За женщиной», «Театры» и «Еще Петербург». В сб. «Все сочиненное Владимиром Маяковским» (Пг., 1919) поэт передвинул начало своей литературной деятельности на несколько лет раньше — к 1909 г., указанные ст-ния он пометил фиктивными датами — 1910–1912 гг. Намеренный сдвиг в датировке — полемический прием, к которому не раз прибегал Маяковский и его соратники, подчеркивая независимость возникновения русского футуризма от появления первого манифеста Маринетти. Позже этот прием использовал и сам Лившиц, передатируя ст-ния «Болотной медузы».
и тут же поверг в невероятное смущение отроду не ведавшую никакой косметики курсистку, обратясь к ней:
Вот вы, женщины, на вас белила густо, Вы смотрите устрицами из раковин вещей!Но уже не застучали палашами в первом ряду драгуны, когда, глядя на них в упор, он закончил:
…И вот Я захохочу и радостно плюну, Плюну в лицо вам, Я — бесценных слов транжир и мот. [359]359
Здесь цитируются два варианта ст-ния «Нате!»: первопечатный текст из РП и окончательный — из сб. Маяковского «Простое, как мычание» (Пг., 1916). По другим сведениям, Маяковский впервые читал это ст-ние, ставшее одной из причин скандала, на открытии кабаре «Розовый фонарь» («Голос Москвы», 1913, 19 октября; «Руль», 1913, 21 октября; «Столичная молва», 1913, 21 октября).