Полувзвод б/б

Дмитрий Денисовский

Находились, конечно, и такие, кто после услышанного врачебного приговора замыкались в себе, становились раздражительными, винили всех вокруг и наполнялись нелюбовью ко всем здоровым окружающим их людям. Они, как правило, страдальчески молчали, кляня в душе злую судьбу, переживали в одиночку и грызли себя, тем самым помогая раку быстрей закончить своё дело. Поэтому в основном и уходили раньше других. Но таких больных в эвакогоспитале было значительное меньшинство! Врачи и остальные пациенты понимали их и старались не лезть им в душу, хотя и делали попытки подбодрить.

Большинство же было настоящими бойцами. От первого дня на фронте до последнего дня на

госпитальной койке. С той разницей, что на фронте надо было сражаться с вполне осязаемым врагом, которого нужно и можно было победить. А этот невидимый враг засел внутри своего же организма и медленно убивал, оставаясь непобеждённым. Но они продолжали бороться, стараясь не показывать своей слабости товарищам. Настолько, насколько хватало сил, конечно.

Было ещё кое-что, что не давало покоя этим живым мертвецам. Ехать им в таком состоянии было некуда, а они, как им казалось, неоправданно занимали в госпитале места тех раненых бойцов, которых можно было ещё подлатать и снова вернуть в строй. Ведь как сам этот госпиталь, так и врачи, оставленные в нём, были так нужны фронту и стране!

Раковые пациенты в душе чувствовали себя виноватыми за это. Они понимали, что нарушили негласный закон природы – на войне не болеют! Если сказать точнее, не болеют смертельно. Всякие там многочисленные простуды, расстройства желудка, почечные колики и ревматизмы были не в счёт. С ними сжились и научились не обращать на них никакого внимания. Обычно не дёргали военврачей по таким пустякам.

Эти мысли мучили этих несчастных людей в те моменты, когда боли отступали. До того неизбежного времени, когда они окончательно сваливались в койку, не в силах больше сопротивляться болезни, погружаясь при этом в бессознательный сон, где не было дикой боли только после укола морфином.

И всё же те, кто ещё оставался на ногах, находили в себе силы ценить это последнее, оставшееся им время жизни. Они подбадривали друг друга. Старались сами не впасть в уныние и поддержать своих товарищей. Шутили и смеялись иногда. Даже анекдоты рассказывали. Только вот темы этих анекдотов были в основном про врачей, болезни и пациентов. Такая вот жестокая правда жизни, к которой пациенты эвакогоспиталя пытались привыкнуть.

Гвардии капитан Фролов, стоя у окна госпитальной палаты, слышал, как старшина Семёныч, зашедший сюда полчаса назад, травил анекдоты. В их большой и светлой палате на пять человек собрались сейчас все ходячие пациенты госпиталя. Бледные, осунувшиеся, хромающие, облысевшие, кашляющие бывшие фронтовики, которые очень хотели жить и хоть какое-то время оставаться бойцами.

Анекдоты балагура Семёныча, иногда совсем неприличные, по-своему продлевали им жизнь. Заставляли смеяться и позволяли отвлечься от мыслей о смерти. Хотя бы на какое-то время!

Старшина, сидящий на стуле, говорил неторопливо, с немного смешным белорусским «дзеканьем» и звонкими согласными в словах. Это привносило некий народный колорит в его речь. Его говор заставлял улыбаться, даже если сами анекдоты были не очень смешными. Семёныч по обычной своей привычке рассказывал, адресуясь только к одному, выбранному им самим собеседнику. При этом он как бы не обращал внимания на всех остальных присутствующих в палате. В этот раз его благодарным слушателем был капитан-артиллерист Вадик Ткачёв, неимоверно похудевший из-за рака печени, но всё ещё остающийся жизнерадостным:

– Ну так вот, слушай меня, артиллерия! Главное в лечении – ни чем лечиться, а как!

Семёныч назидательно посмотрел на Вадика. В его произношении слово артиллерия слышалось как «алцылерия». Только одно это заставило его госпитальную аудиторию улыбнуться.

Старшина выдержал артистическую паузу и продолжил:

– Как-то лежат в палате трое. У одного – ангина, у второго – чирей на заднице, а у третьего – геморрой. В палату заходит главврач, совершающий утренний обход. Обращается к больному с чирьем: «Чем вас лечат?» Тот отвечает: «Глицерином на палочке мажут!» Врач задаёт вопрос: «Жалобы есть?». «Нет» – говорит пациент – «Всё в порядке!». Обращается ко второму с геморроем: «Чем вас лечат?» – «Глицерином на палочке мажут!». «Жалобы есть?». «Нет, всё хорошо!». Дошла очередь до третьего с ангиной. Главврач задаёт тот же вопрос, как и первым двум больным: «Как вас лечат?». Тот отвечает: «Глицерином на палочке мажут!». Врач задаёт обычный вопрос: «Жалобы, просьбы есть?». Тот отвечает: «Жалоб нет, просьба одна есть! А можно меня первого этой палочкой мазать?»

Слушавшие его загоготали. Капитан Фролов тоже улыбнулся. Он уже успел закрыть окно и сесть на свою кровать, поскольку колено, закованное в гипс, нестерпимо ныло. А стоять на одной ноге, опираясь на костыль, было неудобно и тяжело.

Капитан Вадик Ткачёв, закончив смеяться, мечтательно произнёс то, о чём думали и остальные:

– Я бы согласился с такой палочки по несколько раз в день принимать лекарство, которое дало бы мне возможность повоевать ещё! Желательно до победы!

Его голова с редким остатком волос, выпавших от ударных доз облучения, повернулась в сторону закивавших ему пациентов.

Сорокалетний связист, сержант Прохоров, еле справляющийся с мучительным кашлем, донимающим его из-за запущенного рака лёгких, перебил его, убрав на время ото рта кусок бинта:

– Теперь уж другие повоюют. А мы должны принимать судьбу такой, какая уж нам выпала. Я вот сам и так задержался на этом свете. Все мои предки по мужской линии помирали, не дожив и до тридцати лет. Кто на войнах, кто от болезней.

Сержант был фаталистом. Он уходил на фронт добровольцем и был уверен, что не вернётся с него, повторив судьбу своих предков. Он, говоря это, хотел таким странным способом поддержать товарищей. Но находящиеся в палате пациенты не согласились с ним, а замкнулись, опять уйдя в свои грустные мысли. В палате ненадолго воцарилась тишина.

Глава 4

Несмотря на стремительное наступление Красной армии почти по всей линии фронта, в начале июля 1944-го года небольшая часть Белоруссии по-прежнему оставалась оккупированной гитлеровцами. На выступе, который занимала немецкая группа армий «Центр», продолжались тяжёлые бои.

Немецкая 3-я танковая дивизия СС «Мёртвая голова», получив пополнение, была переброшена в район восточнее Гродно, но вынуждена была с боями отойти, чтобы не попасть в клещи Красной армии.

При любом отступлении всегда бывает момент неразберихи и несогласованности. Такое часто случалось даже у педантичных и аккуратных немцев, особенно ближе к концу войны. Штаб дивизии, давший команду на отход, временно потерял связь с некоторыми полками и батальонами.

Одному из взводов 3-го разведывательного батальона СС, подкреплённого двумя танками «Пантера», был дан приказ держать мост через речку, по которому части Красной армии могли проникнуть в тыл немецким войскам и взять их в кольцо. Приказ был получен ещё до отступления и никем не отменён после отхода основных сил. Оказалось, что охраняемый взводом мост остался в стороне от стремительно несущихся на запад советских танков Т-34.