Полвека без Ивлина Во
Шрифт:
Мы забронировали номера в «Мена Хаус» исходя из того, что для окончательного выздоровления Джулиет необходимы сухой воздух пустыни и определенный комфорт. Дорога туда прекрасно приспособлена для езды с высокой скоростью, и обычно по обочинам вдоль нее видишь разбитые гоночные машины, поскольку египтяне, особенно богатые египтяне, славятся своей безрассудной ездой. Мы проехали мимо двух таких, когда везли Джулиет, одну в двухстах ярдах в поле, где росли огурцы; двое феллахов недоверчиво разглядывали ее. Катились трамваи, направляясь к пирамидам, переполненные и медленные; европейцы и американцы пользовались ими очень мало. На конечной станции трамвай встречала толпа драгоманов, множество верблюдов и мулов; тут было кафе с хозяином-греком, лавка, торговавшая открытками с видами, фотоателье, лавка древностей, специализировавшаяся на скарабеях, и «Мена Хаус». Это большое здание в псевдовосточном стиле, окруженное обширным и красивым парком. От отеля было всего четверть мили до пирамид, этих впечатляющих прославленных громад; испытываешь необыкновенное ощущение, живя в такой близи с чем-то столь знаменитым — это как сидеть в ресторане рядом со столиком принца Уэльского; делать вид,
В Мене кипела жизнь, особенно по уик-эндам. Большинство постояльцев были пожилые и спокойные люди, но к ланчу и пятичасовому чаю народ стекался всякий. Толпы американцев и англичан с севера Англии, совершавших люксовые экскурсии с персональными гидами, австралийцы в джодпурах [46] , тропических шлемах и с мухобойками в виде конского хвоста на ручке, элегантные египетские офицеры в живописных авто подъезжали с ошеломительными куртизанками — одна из них, в ярко-зеленом расписном платье, вела ручную обезьянку на золотой цепочке; на обезьянке был ошейник, украшенный драгоценными камнями, и она чесала себе зад, ловя блох, пока ее хозяйка пила на террасе чай. В первый понедельник после Пасхи здесь устраивалось то, что называлось джимхана [47] , и это означало, что все в этот день дорожало. В остальном, ничего особо примечательного не было. Джентльмены участвовали в скачках на верблюдах, которые с легкостью выиграл сержант-англичанин, знакомый с этой забавой; для таких же дамских скачек желающих не нашлось; в дамских скачках на ослах победила шумная семнадцатилетняя англичанка, у мужчин такие скачки не состоялись, затем были скачки на верблюдах у арабов, явно с заранее определенным победителем, и скачки на ослах, закончившиеся громкой перебранкой и потасовкой. Один турист-англичанин попытался организовать прием ставок; от встал на стул и был очень остроумен в своих призывах, но предлагал заключать пари на столь неравных условиях, что не нашел охот ников. Знатная дама, остановившаяся в отеле, раздавала призы: погонщикам верблюдов и ослов — деньги и кошмарные образчики искусства местных умельцев — европейцам. На следующий вечер был устроен бал, но на него тоже мало кто пришел, поскольку он совпал с приемом в резиденции посла и никто не хотел афишировать, что туда не приглашен.
46
Бриджи для верховой езды.
47
Конноспортивные состязания.
Моим и Джеффри развлечением были плавание и езда на верблюде. Обычно мы катались два часа, делая широкий круг через арабскую деревню и по древней тропе мимо сфинкса и более мелких пирамид. Чтобы доставить удовольствие клиентам, мальчишки-погонщики давали своим животным клички на американский лад: «Янкидудл», «Ичику», «Знойная красотка». Им до того хотелось как-нибудь угодить, что они даже хватали нас за руки и гадали по линиям на ладони, предсказывая несметное богатство, долгую жизнь и плодовитость нам обоим.
Джеффри, Джулиет и я ходили осматривать памятники древности с доброжелательным старым бедуином по имени Соломон.
Как-то в пятницу Соломон пришел сказать нам о ритуальных танцах, исполняемых по соседству; не желаем ли мы поглядеть на них? Джулиет была нерасположена идти, так что Джеффри остался с ней, а я один пошел с Соломоном. Мы отправились на дальний конец плато, на котором стоят пирамиды, затем спустились в песчаную впадину, где расположены входы в несколько гробниц. Здесь мы оставили наших верблюдов, поручив присматривать за ними какому-то мальчишке, и спустились в одно из отверстий в склоне холма. Гробница уже была наполовину заполнена арабами; это была продолговатая камера, вырубленная в скале и местами украшенная вырезанными в камне знаками. Публика стояла по стенам и набилась в ниши, предназначенные для саркофагов. Свет шел только от двери — единственный луч дневного света. В тот момент, когда мы вошли, начался танец. Его исполняли юноши, которыми руководил шейх; публика хлопала в такт в ладоши и подтягивала песнопению. Танец был скучный, похожий на гимнастику в детском садике. Юноши топали ногами по песчаному полу, прихлопывали и медленно раскачивались. Вскоре я знаками показал Соломону, что хочу уйти, и попытался сделать это как можно незаметней, чтобы не потревожить неуклюжее моление. Однако, не успел я дойти до двери, танец прекратился и вся компания дружно устремилась наружу, требуя «бакшиш». Я спросил Соломона, не отвратительно ли, что они ожидают платы от неверных за отправление религиозных обрядов. Тот, немного смутившись, ответил, что часть чаевых обычно отходит шейху. Я спросил, где шейх. «Шейх. Я шейх», — кричали на бегу юноши, ударяя себя в грудь. Затем появился старик. Я дал ему несколько пиастров, и они немедленно переключились на него, хватая его за одежды и шумно требуя свою долю. Мы взгромоздились на верблюдов и поехали прочь. Но даже и тогда двое или трое мальчишек бежали за нами с криками: «Бакшиш! Бакшиш! Я шейх!»
Когда мы возвратились, я спросил Соломона:
— Это был настоящий ритуальный танец?
Он сделал вид, что не понял.
— Вам не понравился танец?
— Стали бы они танцевать, если бы вы не привезли меня?
Соломон опять ответил уклончиво:
— Английским и американским господам нравится смотреть
— Я не был доволен, — возразил я.
Соломон вздохнул и сказал:
— Хорошо, — всегдашний ответ арабов на недовольство английских и американских господ. — В другой раз танец будет лучше.
— Другого раза не будет.
— Хорошо, — согласился Соломон.
Однажды я один отправился в Саккару, громадный некрополь, расположенный вниз по Нилу от Мены. Там находятся две пирамиды и множество гробниц; одна из них, с непроизносимым названием мастаба [48] Птаххотепа, украшена барельефами. Другая, с погребальной камерой, украшенной еще красивее, скульптурами, называется проще: мастаба Ти. Выйдя из этого склепа, я увидел большую группу из двадцати или тридцати упорных американцев, которые, покинув экскурсионный автобус, тащились по песку следом за драгоманом. Я пристроился к ним и снова спустился под землю, на сей раз это был подземный тоннель, называвшийся Серапеум, который, как пояснил гид, был местом захоронения священных быков. Место было похоже на погруженную во мрак станцию метрополитена. Нам роздали свечи, а гид шагал впереди с магниевый факелом. Даже и тогда отдаленные углы скрывала непроницаемая тьма. По обе стороны прохода, по которому мы передвигались, стояли в ряд громадные гранитные саркофаги; мы очень торжественно прошли тоннель до конца, гид вслух считал для нас гробы; их было двадцать четыре, и они были настолько массивны, что конструкторы грузоподъемных машин не смогли придумать способ сдвинуть их с места. Большинство американцев вместе с гидом вслух считали саркофаги.
48
То есть могила.
Знаю, увидев подобное, нельзя не задуматься о прошлом: не вообразить разрушенные улицы Мемфиса и не представить себе религиозную процессию, как она тянулась по дороге сфинксов, оплакивая умершего быка; может быть, даже дать волю фантазии и сочинить собственную историю о жизни этих песнопевцев, украшенных гирляндами, и глубокомысленно делать вывод относительно зыбкости человеческих достижений. Но, думаю, можно оставить все это Голливуду. Что касается меня, то я нашел это зрелище исключительно вдохновляющим. Как забавно мы выглядели, идучи толпой по темной галерее! Впереди араб с магниевой лентой, следом, сжимая свои свечи, как шествие кающихся грешников — вся эта шушера, ищущая самоусовершенствования и духовного подъема. У некоторых лица перекошены и распухли от комариных укусов; многие со стертыми ногами, хромают и спотыкаются; кто-то чувствует слабость и уткнулся носом во флакончик с нюхательной солью; кто-то чихает от пыли; у той глаза воспалены от солнца; у другого рука на перевязи, поврежденная бог знает каким образом; каждый в компании ушиблен и пристыжен грохочущим прибоем открывшегося знания. И тем не менее они продолжают погружаться. Один, два, три, четыре… двадцать четыре мертвых быка; не двадцать три или двадцать пять. Как они могли запомнить это число? Ну да, наверняка потому, что апартаменты тетушки Мейбл в «Луксоре» имели такой же номер.
— Как умерли быки? — спрашивает один из них.
— О чем он спросил? — переспрашивают друг друга остальные.
— Как умерли быки?
— Сколько все это стоило? — спрашивает другой. — Такое место не построишь даром.
— В наше время на такое деньги не тратят.
— Нелепая блажь — все эти траты на похороны быков…
О, леди и джентльмены, хотелось мне воскликнуть, дорогие леди и джентльмены, блажь — пересекать Атлантический океан, блажь — тащиться сюда по жаре, блажь — терпеть крайнее неудобство и напряжение; блажь — платить столько денег, чтобы увидеть нору в песке, в которой три тысячи лет назад чужой народ по причинам, которые навсегда останутся необъяснимыми, захоронил туши двадцати четырех быков. Несомненно, дорогие леди и джентльмены, мы им утрем нос.
Но тут вспомнил, что я посторонний в этой компании, и промолчал.
На пару ночей я поехал в Хелуан [49] .
Мы отправились в Маср-эль-Атика, иначе Старый Каир или Вавилон, коптское поселение, основанное во времена гонений в стенах старой крепости, где стоял римский гарнизон. В этих тесных трущобах было пять средневековых коптских церквей, синагога и православный греческий монастырь. Христиане, похоже, отличаются пристойным поведением от своих соседей язычников; единственный явный признак их освобождения от языческого суеверия — это толпа нищих, взрослых мужчин и подростков, усиленная женщинами, которые в мусульманских кварталах живут в строгом уединении. Впрочем, церкви здесь весьма интересны, особенно Абу Серга [50] , в которой можно увидеть коринфские колонны из римского храма, византийские иконы и арабскую перегородку. Церковь возведена над гротом, который, по преданию, служил убежищем Святому семейству во время избиения младенцев Иродом. Беставрос, диакон, показал нам церковь. Завершив свою экскурсию с частыми остановками и получив на чай, он сказал:
49
Город на берегу Нила, расположенный неподалеку от древних руин Мемфиса.
50
Коптская церковь Св. Сергия.
— Подождите минуту. Я схожу за священником.
Он поспешил в ризницу и вернулся с почтенным старцем с длинной седой бородой и большим сальным узлом волос на голове, явно только что разбуженным от послеобеденного сна. Священник моргнул, благословил нас и протянул руку за платой; затем, подняв полы рясы, сунул два пиастра в карман и убежал. У двери ризницы остановился и сказал:
— Повидайтесь с епископом.
Спустя полминуты он вернулся с еще более почтенной фигурой, грызущей семечки. Понтифик благословил нас и в свою очередь протянул руку. Я дал ему два пиастра. Он покачал головой.