Полвойны
Шрифт:
— Но редко бывают враги наверху, – пробормотал Колл, глядя на зубчатые стены.
— Тебе точно не нужна смола? – спросил Фрор, предлагая кувшин. – Они увидят, как ты лезешь…
— Я не воин. Если меня поймают, у меня больше шансов в разговорах, чем в драках.
— Ты готов? – выкрикнул Ральф.
— Нет!
— Тогда отправляйся неготовым, а то скоро волны разнесут лодку в щепки!
Колл вскарабкался на борт, одной рукой держась за нос, а другой немного ослабляя веревку, которой обмотал грудь, сложив конец между морскими сундучками. Намокнув, она стала тяжелой, и чем выше он залезет, тем тяжелее она будет. Лодка накренилась и со скрежетом терлась об основание контрфорса. Вода сердито хлюпала между камнем и деревом, брызгала вверх и промочила бы Колла насквозь, если бы его уже не промочили насквозь море и дождь.
— Держи ровно! – крикнул Ральф.
— Да я бы с радостью! – воскликнул Досдувой. – Только Мать Море возражает!
Как всегда говорил Отец Ярви, мудрый ждет своего момента, но никогда его не упускает. Очередная волна подняла лодку, Колл пробормотал еще одну молитву Отцу Миру, чтобы он помог ему выжить и снова увидеть Рин, а потом прыгнул.
Он был уверен, что нырнет, барахтаясь и вопя, прямо в Последнюю Дверь, но расщелина между контрфорсами была больше человеческого роста в глубину, и как раз нужной ширины. Он удержался там так легко, что почти разочаровался.
— Ха! – выкрикнул он через плечо, довольный своим неожиданным выживанием.
— Не смейся! – прорычала Колючка, все еще сражаясь с крюком. – Лезь!
Благодаря осыпавшемуся известковому раствору хватало опор для рук и ног, и сначала он полез довольно быстро, бубня себе под нос, представляя песню, которые будут петь скальды об Умном Колле, который вскарабкался на неприступные стены Оплота Байла столь же быстро, как взлетают чайки. Аплодисменты, которыми его наградили во дворе цитадели Торлби, лишь подогрели его аппетит. Это ведь совсем неплохо.
Впрочем, боги любят насмехаться над счастливыми. Как и хорошая мачта, контрфорсы сужались кверху. Расщелина между ними стала мельче, ветер и дождь хлестали в нее и устроили Коллу такую ледяную трепку, что он уже больше не слышал свое бормотание. Хуже того, расщелина расширилась, так что ему приходилось тянуться все дальше для захвата, и в конце концов у него не осталось иного выбора, кроме как оставить один контрфорс и карабкаться в углу между другим контрфорсом и самой стеной. Камень был ледяным и скользким из-за мха, поэтому Коллу приходилось останавливаться, чтобы убрать мокрые волосы с лица, вытереть изодранные руки и вдохнуть жизнь в онемевшие пальцы.
Последние метры отвесной, сложенной человеком стены заняли больше времени, чем все остальное. За плечами теперь свисала мокрая от дождя веревка смертельной длины, которая была тяжелее, чем доспехи воина, и которая хлестала и хлопала по расщелине, когда ее подхватывал ветер. Это было самое тяжелое испытание в его жизни, мышцы сводило, они дрожали и невыносимо болели. Больно было даже зубам, но повернуть назад было бы опаснее, чем продолжать.
Колл выбирал, куда поставить ногу, тщательнее, чем корабел выбирает киль, поскольку знал, что одна ошибка – и его размажет в корм для рыб на камнях внизу, которые здесь были ломкими, как старый сыр. Он пытался не думать ни о зияющем обрыве внизу, ни о злобных людях, возможно, поджидающих его наверху, ни о…
Камень вырвался из его занемевших пальцев, Колл разжал хватку, хныкнул, повиснув на одной руке – каждая натянутая жила горела, он цеплялся и карабкался по старому плющу, пока наконец не нашел прочную точку опоры.
Он прижался к стене, глядя, как несутся вниз осколки камня, отскакивают вокруг его веревки, падают на зазубренные эльфийские валуны, и на лодку, которую швыряет сердитое море.
Он почувствовал на груди гирьки матери и подумал о том, как она хмурилась и качала пальцем, глядя, как он лазает по мачте. Слезай оттуда, пока не разбил себе голову.
— Нельзя прожить всю жизнь, завернувшись в одеяло, так ведь? – прошептал он, слыша, как бухает его сердце.
Он почувствовал невероятное облегчение, заглянув через зубчатую стену и увидев дорожку, по которой хлестал дождь. Она была шире обычной дороги и совершенно пустая. Он застонал, переваливаясь через стену и таща за собой веревку, и перекатился на спину, часто дыша и пытаясь вернуть кровь в пульсирующие пальцы.
— Вот это было приключеньице, – прошептал он, вставая на четвереньки и глядя на Оплот Байла. – Боги…
Отсюда несложно было поверить, что это самая сильная крепость в мире, самый настоящий ключ к Расшатанному морю.
Там было семь громадных башен с громадными стенами между ними. Шесть возвели эльфы – идеальный камень блестел от влаги – а одна была приземистой и уродливой, построенной людьми, чтобы закрыть брешь, оставленную Разбиением Бога. Пять башен поднимались из Отца Земли слева от Колла, но две справа выдавались за утесы прямо в Мать Море. Цепи, натянутые между ними, срезали волны и закрывали гавань.
— Боги, – снова прошептал он.
Гавань была набита кораблями, в точности как говорила принцесса Скара. Не меньше пятидесяти, некоторые маленькие, некоторые огромные. Флот Светлого Иллинга, в безопасности, словно младенцы в могучих руках крепости из эльфийского камня. Голые мачты почти не двигались, несмотря на ярость Матери Моря снаружи.
Длинный пандус вел от причалов по склону утеса в огромный двор. В нем громоздились здания всевозможных возрастов и форм, их разнообразные крыши были лабиринтом покрытой мхом соломы, треснувшей черепицы, гладкого от дождя сланца и изломанных водостоков, по которым текла вода и разбрызгивалась на плиты внизу. Почти что город, втиснутый в огромные эльфийские стены. Свет от огня сочился в щели по краям сотен окон, закрытых ставнями от шторма.
Колл, извиваясь, освободился от веревки, проклиная неуклюжие замерзшие пальцы, обвязал ее вокруг зубца стены, сильно подергал за мокрые узлы, чтобы убедиться, что они завязаны прочно, и наконец позволил себе устало улыбнуться.
— Вот так.
Но боги любят посмеяться над счастливым человеком, и его улыбка испарилась в тот миг, как он обернулся.
По дорожке к нему устало тащился воин, с копьем в одной руке и мерцающим фонарем в другой, и тяжелый от дождя плащ хлопал на его сгорбленных плечах.