Поля крови. Религия и история насилия
Шрифт:
Дотоле индийская религия всегда поддерживала и обосновывала структурное и военное насилие. Однако уже в VIII в. до н. э. саньясины (отрекшиеся) сурово и системно обличали агрессию, уходя от оседлого общества к независимому образу жизни. На Западе часто видят в таком отречении лишь отказ от жизненных благ. На самом деле на всем протяжении индийской истории аскетизм почти всегда имел политический аспект и сплошь и рядом вдохновлял критическую переоценку общества. Без сомнения, это случилось и в долине Ганга {241} . Арии всегда обладали «беспокойным сердцем» – таким, какое погнало Гильгамеша прочь от насиженных мест, – но саньясины покидали дом не для битв и грабежей. Они всячески избегали насилия, не имели собственности и жили подаянием {242} . Приблизительно к 500 г. до н. э. они добились глубоких духовных перемен и бросили прямой вызов ценностям аграрных царств {243} .
241
Thapar, Early India, p. 132
242
Flood, Introduction to Hinduism, p. 91; Patrick Olivelle, ‘The Renouncer Tradition’, in Gavin Flood, ed., The Blackwell Companion to Hinduism (Oxford, 2003) p. 271
243
Steven Collins, Selfless Persons: Imagery and Thought in Theravada Buddhism (Cambridge, UK, 1982), p. 64 Paul Dundas, The Jains, 2nd ed. (London and New York, 2002), p. 64
Отчасти
244
Heesterman, Broken World, pp. 164–74; Gonda, Change and Continuity, pp. 228–35; 285–94
К тому же на тропу аскезы брамины обычно вступали взрослыми, оставив дни ученичества в далеком прошлом {245} . Это был сознательный выбор. Аскет отвергал ритуальные жертвоприношения, которые имели символический смысл для арийского политического сообщества, а также семейный очаг, средоточие оседлой жизни. По сути, он выходил за рамки системного насилия классовой системы и выпадал из экономических связей общества, становясь нищим (бхикшу) {246} . Одни саньясины впоследствии возвращались домой, внося социальную и религиозную смуту в общины, а другие оставались в лесах, бросая вызов обществу извне. Они осуждали аристократическую заботу о статусе, чести и славе и жаждали оскорблений «как нектара» {247} . Для этого они сознательно провоцировали презрение к себе, ведя себя как сумасшедшие или животные {248} . Подобно многим индийским реформаторам, саньясины использовали древние мифы о битвах, чтобы заявить об ином виде благородства. Это напоминало героические дни в Пенджабе, когда люди доказывали свою доблесть и мужество, покоряя девственные джунгли. Многие относились к бхикшу как к новым первопроходцам {249} . Когда знаменитый проповедник приходил в город, послушать его стекались люди из всех слоев общества.
245
Gonda, Change and Continuity, pp. 380–84; Patrick Olivelle, ‘The Renouncer Tradition’, pp. 281–82
246
Дигха-никая; см.: Olivelle, Samnyasa Upanisads, p. 43
247
Нарадапаравриджка Упанишада, 143; см.: Olivelle, Samnyasa Upanisads, p. 108
248
Ibid., p. 185
249
A. Ghosh, The City in Early Historical India (Simla, 1973), p. 55; Olivelle, Samnyasa Upanisads, pp. 45–46
Быть может, самым важным военным ритуалом, переосмысленным аскетами, была йога, ставшая ключевым моментом их духовной жизни. Как мы уже знаем, первоначально слово «йога» обозначало привязывание тягловых животных к колеснице перед набегом. А сейчас так стала называться особая практика созерцания, которая обуздывала умственные силы йогина в «набеге» на такие бессознательные импульсы (вритти), как страсть и эгоизм, ненависть и жадность. Эти импульсы некогда подпитывали воинский этос и столь прочно укоренились в психике, что изжить их можно было лишь напряженным умственным усилием. Возможно, йога уходит корнями в местные индийские традиции, однако к VI в. до н. э. она стала занимать очень важное место и в арийской духовности. Йога была систематическим искоренением эгоизма. Она укрощала «Я», лишала смысла горделивую похвальбу воина («Я самый сильный!», «Я выше всех!»). В древности воины Пенджаба были подобны дэвам: вечно в пути, вечно в бою. А теперь человек, занимавшийся йогой, часами сидел на одном месте, сохраняя такую неестественную неподвижность, что походил больше на статую или растение, чем на человека. Если йогин был настойчив, он приближался к окончательному избавлению от уз эгоизма, и опыт его уже не никак не напоминал мировосприятие обычных людей.
Однако ученикам не сразу разрешали даже садиться в йогическую позу. Сначала нужно было пройти тяжелую этическую программу, соблюдая пять правил (йама) {250} . Прежде всего ненасилие (ахимса). Запрещалось не только убивать какие-либо живые существа или вредить им, но даже грубо разговаривать и делать агрессивные жесты. Также запрещалось воровать и захватывать чужую собственность (как поступали, в частности, воины во время набегов). Следовало развить в себе безразличие к материальной собственности. Запрещалось лгать (правдивость всегда была важной частью арийского воинского этоса, но война есть война, и согласно мифам даже Индре приходилось лгать, однако йогин не имел права на подобные уловки, даже ради спасения собственной жизни). Йогину также следовало воздерживаться от секса, алкоголя и наркотических веществ, которые ослабляют умственную и физическую энергию, необходимую для духовной работы. И наконец, следовало вникать в учение (дхарму) гуру и культивировать в себе спокойствие, ведя себя учтиво и благожелательно со всеми людьми без исключения. Это была инициация в новый образ поведения, чуждый жадности, эгоизма и воинской агрессии. С опытом эти правила входили в привычку, становились «второй натурой». Согласно текстам, когда такое происходило, человек переживал «неописуемую радость» {251} .
250
Mircea Eliade, Yoga, Immortality and Freedom, trans. Willard Trask (London, 1958) pp. 59–62. (Элиаде М. Йога. Бессмертие и свобода. – М.: Академический проект, 2014.)
251
Патанджали, Йога-сутра, 2.42; см.: Eliade, Yoga, p. 52
Некоторые саньясины порвали с ведийской системой еще радикальнее, и брамины сочли их еретиками. Особенно большое влияние оказали две фигуры (что существенно, обе из племенных республик). Предназначенный для военной карьеры Вардхамана Натапута (ок. 599–527 гг. до н. э.) был сыном кшатрийского вождя из города Кундапура к северу от современной Патны. Лет в тридцать он полностью изменил образ жизни и ушел от мира, после долгого и трудного ученичества достиг просветления и стал джиной (победителем). Соответственно, его последователи именуются джайнами. Хотя он решительнее прочих отринул насилие, ему, как бывшему воину, было естественно формулировать свои идеи с помощью военных метафор. Ученики прозвали его Махавирой («великим героем») – словом, которое в «Ригведе» обозначало бесстрашного воина. Между тем он учил абсолютному ненасилию: следовало устранить всякий импульс к нанесению кому-либо вреда. Согласно учению Махавиры, к освобождению лежит лишь один путь: дружелюбие ко всем и каждому {252} . Здесь, как и в «Упанишадах», мы находим требование, знакомое нам по многим великим мировым традициям: нельзя ограничивать благожелательность людьми приятными или своего круга, следует активно сопереживать всем людям без исключения. Если последовательно практиковать это учение, любое насилие – словесное, военное, системное – станет невозможным.
252
Dundas, Jains, pp. 28–30
Махавира учил сочувствию, которое не имеет границ, осознанию глубочайшего родства со всеми живыми существами. Каждое существо – даже растения, вода, огонь, воздух и скалы – обладает дживой, живой «душой», а потому заслуживает такого же уважения, какого мы хотим для себя {253} . Многие ученики Махавиры были кшатриями, искавшими альтернативы войне и расслоению общества на классы. А значит, им приходилось дистанцироваться от врага, подавлять естественное нежелание убивать себе подобных. Как и мудрецы «Упанишад», джайны учили всеобщему братству и необходимости избавиться от разделения людей на «мы» и «они». Такой подход делал невозможным битвы и структурное угнетение: ведь истинный «победитель» никому не вредит.
253
Ibid., pp. 106–07
Впоследствии джайны разработают сложную мифологию и космологию, но поначалу они делали акцент лишь на ненасилии:
Никакие дышащие, существующие, чувствующие существа нельзя убивать, обижать, оскорблять, мучить и изгонять. Это чистый и неизменный закон, который возвестили просветленные {254} .
Если воины вырабатывали в себе черствость к мукам людей, которых обижали, джайны сознательно приучались ощущать страдание мира. Джайны даже передвигались осторожно, чтобы случайно не раздавить насекомое или травинку; они не рвали плоды с деревьев, а ждали, пока те сами упадут на землю. Подобно всем нищим аскетам, они считали своим долгом есть что дают (даже мясо), но никогда не просили, чтобы для них убили живое существо {255} . Джайнская медитация состояла из тщательного подавления всех враждебных мыслей и сознательного усилия ощутить любовь ко всем живым существам. В результате возникала невозмутимость (самайика), глубокое осознание равенства всех существ. Дважды в день джайны становились перед гуру и каялись во вреде, который нанесли (даже случайно): «Я прошу прощения у всех живых существ. Пусть все существа простят меня. Да буду я чувствовать дружелюбие ко всем существам и ни к кому не буду чувствовать вражду» {256} .
254
Ачаранга-сутра, 1.4.1.1–2, см.: Dundas, Jains, pp. 41–42
255
Ачаранга-сутра, 1.2.3, ibid.
256
Авашьяка-сутра, 32, ibid., p. 171
В конце V в. до н. э. кшатрий из племенной республики Шакья у подножия Гималаев обрил голову и надел желтые одежды саньясина {257} . Звали его Сиддхартха Гаутама, а впоследствии он стал известен как Будда (пробужденный). Он долго шел тропой духовного поиска, учился у многих известных наставников своего времени и наконец достиг просветления через форму йоги, основанную на подавлении враждебных чувств и культивировании добрых, положительных эмоций {258} . Учение Будды, как и учение Махавиры (они жили почти в одно время), основано на ненасилии. Он достиг состояния, которое называл ниббана [6] : имеется в виду, что жадность и агрессия, омрачающие человека, «угасают» подобно пламени {259} . Впоследствии Будда разработал медитацию (и научил ей монахов), при которой человек направляет ощущения дружбы и любви во все концы земли и желает, чтобы все живые существа освободились от страданий, личных привязанностей и пристрастности и возлюбили всех в равной мере (упекха). Ни к одному живому существу нельзя чувствовать равнодушия {260} .
257
Раньше западные исследователи полагали, что Будда родился около 563 г. до н. э. Однако современная наука склоняется к мысли, что он жил примерно столетием позже. см.: Heinz Berchant, ‘The Date of the Buddha Reconsidered’, Indologia Taurinensin, 10, n. d.
258
Маджхима-никая, 38. Дальнейшие цитаты из буддийских текстов будут даны по моим собственным переводам, если не указано обратного
6
Эквивалент санскритского понятия «нирвана» на палийском диалекте, который, видимо, и был языком Будды. Буквально это слово означает «угасание».
259
Я полнее рассказала о духовном методе Будды в книге: Buddha: A Penguin Life (Армстронг К. Будда. – М.: Альпина нон-фикшн, 2008.). См. также: Richard F. Gombrich, How Buddhism Began: The Conditioned Genesis of the Early Teachings (London and Atlantic Highlands, NJ, 1966); Michael Carrithers, The Buddha (Oxford and New York, 1993); Karl Jaspers, The Great Philosophers: The Foundations, ed. Hannah Arendt, trans. Ralph Manheim (London, 1962), pp. 99–105 (Ясперс К. Великие философы. – М.: ИФРАН, 2007); Trevor Ling, The Buddha: Buddhist Civilization in India and Ceylon (London, 1973)
260
Edward Conze, Buddhism: Its Essence and Development (Oxford, 1951), p. 102 (Конзе Э. Буддизм: сущность и развитие. – М.: Наука, 2003.); Hermann Oldenberg, Buddha: His Life, His Doctrine, His Order, trans. William Hoeg (London, 1882), pp. 299–302 (Ольденберг Г. Будда: его жизнь, учение и община. – Издание Д. П. Ефимова, 1898.)
Это резюмировано в древней молитве, которая приписывается самому Будде. Ее каждый день читали его ученики, монахи и миряне:
Какие ни есть существа живые –Сильные, слабые – все без остатка;Длинные, средние и короткие,Огромные, маленькие и большие,Те, что видимы, и те, что незримы,Те, что живут далеко, и те, что близко,Те, что уже родились, и те, что родятся, –Пусть все существа счастливыми будут!И пусть один не унижает другого,Пусть никто никого нисколько не презирает!В гневе или чувствуя нерасположенье,Да не возжелает один другому несчастья!И как мать, не жалея собственной жизни,Заботится о своем единственном сыне,Так ко всем живым существамДа воспитываем в себе безмерное чувство.Дружественность ко всему живомуДа растим в себе, чувство,Свободное от вражды, недоверия, злости,Вверх, вниз, вширь не знающее предела {261} .261
Сутта-Нипата, 118. [Перевод Ю. Алихановой. Цит. по: Поэзия и проза Древнего Востока. – М.: Художественная литература, 1973. В перевод внесены незначительные изменения, отражающие понимание текста К. Армстронг. – Прим. пер.]