Поляна, 2012 № 01 (1), август
Шрифт:
Месяц пролетел незаметно. И, наконец, надзирающий за нами административный работник поманил меня прокуренным пальцем и сказал:
— Ну, хватит! Познакомился? — сказал он и пустил под стол тонкую струйку слюны между двух передних зубов. — Вот задание — этому приборчику нужен кожух. А вот это — твой кульман. Сечешь? — Я грустно покачал головой и поймал на себе сочувственный взгляд Леночки. Девчонки, которая тушью делала кальки с чертежей. Их была тут целая артель — человек шесть.
Почему-то я сразу понял, что с ребятами я могу обо всем говорить честно. А с начальством надо темнить и уклоняться. Я, например, откровенно мог сказать Андрею, что у меня в голове нет какой-то специальной фигни, отвечающей за конструирование. Самое большое — я могу сконструировать стихотворение. Да и то не шедевр. Так начались мои муки. Но не творчества, а симуляции производственной деятельности.
Я сразу решил «одеть» мой прибор как-нибудь понарядней. Потому что хорошую технику, на мой взгляд, должна прикрывать приличная эстетика. Подумав за кульманом с идеально отточенным карандашом «Кохинор» в правой руке, я решил придать моему кожуху вид усеченной пирамиды.
Я выбрал материал Сталь 3 /= 2, то есть толщиной в два миллиметра. Конструктивная особенность была такая (прошу не хохотать в этом месте маститых конструкторов): когда слесарь согнет заготовку под всеми необходимыми углами, встанет вопрос, как и чем соединить края заготовки?
Пока я целый месяц шлялся по КБ и стоял за спинами опытных конструкторов, я слышал разные разговоры. И вот мне вспомнилось выражение — точечная сварка. «Так, — подумал я, — мы штампом вырубаем не просто развертку пирамиды, а развертку с „хлястиком“. „Хлястиком“ нужно будет обнять уже согнутую развертку, а для его закрепления применить точечную сварку». Развертку я начертил, выставил все ее размеры, высчитал и указал вес, обозначил места точечной сварки. Их оказалось семь. Конечно, у меня не было графического таланта старшего брата, и чертеж оказался грязноват. Я там сто раз стирал всякие линии — и толстые, и тонкие. «Но главное — идея, — думал я. — А идея моя правильная».
Наш старший посмотрел, покачал головой, сплюнул и спросил:
— И сколько у тебя точек сварки?
— Семь.
— Так вот, это будет семь дырок.
— Но почему?
— Потому что у тебя лист слишком тонкий. Сваркой его не схватит, а прожжет насквозь. Затем. Прибор у тебя маленький и прямоугольный. И скажи, зачем ему такой красивый саркофаг? Твой кожух должен служить прибору защитой, то есть быть функциональным. В его функцию не входит быть красивым.
Так я и знал, что у этих людей красота на последнем месте. Прошел бы он утром по территории завода и взглянул свежим взглядом на всю эту нефункциональную красоту. Тут впору удавиться.
— Цех нашего опытного производства, — отвечал я, — весь покрашен в серый мышиный цвет. А специалисты по научной организации труда пишут, что если станки и стены покрасить в разные цвета — повышается производительность труда. Это называется дизайн.
— А теперь слушай мой вердикт, — ядовито сказал он. — Этот лист можешь забрать домой, на память. Теперь так. Чтобы не пропали зря мысли о дизайне. Пойдешь в заводоуправление. Там к 7 Ноября готовится выставка. Полно оформительской работы. По черчению тебе ставлю два, а вот шрифт у тебя неплохой. Пригодишься там. На две недели в их полное распоряжение. По возвращении переработаешь кожух в сторону функциональности.
Вообще-то неплохой был мужик. По фамилии Липатов. Немного, правда, ядовитый. Да кто сегодня без яда? А на «оформиловке» я действительно пригодился.
Когда я только устраивался на эту работу и заполнял всякие анкеты, мне не понравилась и потому запомнилась реплика кадровика.
— А все-таки попомни мое слово. Ты здесь долго не задержишься. Только показатель текучести кадров подпортишь.
— Но почему?
— Живешь больно далеко. Надоест ездить.
Действительно, жил я далековато. Каждое утро штурмовал четыре вида транспорта. Особенно гнусный был четвертый вид — автобус. Там просто приходилось висеть снаружи. Это мне было не в новинку. Гнусно другое: висеть приходилось и зимой.
Зато дорога домой была выстелена ковровыми дорожками. Естественно, ведь я не опаздывал. Я только должен был сесть непременно в третий вагон электрички. Тогда на следующей остановке, как по волшебству, в вагон войдет брат. В вагон мы с ним не проходили, стояли в тамбуре. На платформе «Рижская» выскакивали и, перепрыгивая через рельсы, добегали до платформы другого направления. Она называлась «Ржевская». Я тогда с гордостью думал, что весь этот трюк придумал мой старший брат. Все было учтено до того, что ждать приходилось не больше минуты. На «Москве-товарной» выходили, а это было уже почти дома. Уф-ф! Главная выгода — езда по земле, без метро, которого я в свои «кривые» дни не выносил. Зато на «Москве-товарной», как спустишься с моста, сразу справа — пивной ларек. И очередь небольшая, особенно в мороз, человека четыре, не больше. От брата как-то повелось, что мы брали по две больших кружки с солеными сушками, если зимой — так с «подогревом» (у тетки на электроплитке всегда стоял здоровенный чайник пива), не спеша выпивали их и шли домой к маме, ужинать. Ходу там было дворами минут десять.
Да и сейчас не больше, только вот мама не ждет нас с ужином…
Вскоре после ноябрьских меня «бросили» на стройку. На неделю. Хорошо на стройке! Делаешь, что сказали, и не чувствуешь себя дармоедом. Не то что в КБ. Но чтобы не совсем опроститься и напомнить окружающим, кто ты есть, я курил исключительно индийские сигареты. Курительная рисовая, чуть подслащенная бумага, темно-коричневого цвета, создавала иллюзию маленькой сигары. А табак был превосходный, турецкий. Эти индийские сигареты я считал роскошными, и познакомил меня с ними, конечно, брат.
Его вообще сильно клонило к сибаритству и роскоши. Может, он у нас какой-нибудь неопознанный принц Уэльский? Я еще помню, как он бегал в свою 1-ю Ленинскую школу с маленьким чемоданчиком. Чемоданчик был точной копией больших чемоданов, ничего изящного. Однако, хоть и в каменном веке, но все это была мода. Ох, и далеко ж было до бронзового века — века интеллигентских портфелей, тем более — «дипломатов». И уже в эту, интеллигентскую, эпоху брат приобрел шикарный портфель из чистой кожи. Простые портфели, из кожзаменителя, с которыми и ходила вся интеллигентская масса, стоили рублей десять-двенадцать. Валеркин — стоил тридцатник. Главное, непонятно, что все эти инженеры, конструкторы и ядерные физики, а их удельный вес в московской толпе в то время был очень высок, — что они все в своих портфелях носили? Позже, знакомый художник говорил мне, что в его портфеле умещается двенадцать бутылок портвейна «Агдам», каждая емкостью в 0,75 л. Другой, интеллигентного вида машинист сцены настаивал, что не двенадцать, а четырнадцать, но не «Агдама», а «Столичной». Этого проверить я не мог. У меня не было портфеля…
И года не прошло, как брат приобрел махровый халат. «Примерь!» — просил я его. «Ну, это просто какой-то Островский и Мусоргский вкупе». Это уже была заявка на аристократизм, и где-то невдалеке виднелись даже две колонны родовой усадьбы.
Значительно позже, когда это уже не имело никакого значения, я рылся в его портфеле. Он весь был набит рукописями. Несколько общих тетрадей были рукописными штудиями из «Анны Карениной» и «Смерти Ивана Ильича». Мастер-класс. Давно было известно, что брат что-то пишет, но никто не знал что. Если внезапно войти в его светлую комнату, он сразу поднимал обложку вертикально. Так отличницы заслоняют решенную контрольную, чтобы не списали.