Поляна, 2012 № 01 (1), август
Шрифт:
Настоящих порядочных людей я встречал только среди матерых двоечников. Двоечник никакому педагогу не даст над собой смеяться, любого вздует и отбреет, ему нечего терять. Не то — хороший ученик. Этот про себя думает: «Подумаешь, немного потерплю. Есть шансы получить пятерку (четверку, тройку)». И терпит. А педагогическая среда выдвигала и выдвигает все новых тупоголовых остряков и насмешников. Пора, пора это признать, есть свой особенный педагогический юмор, как есть армейский, как был (и, к счастью, это в прошлом) особенный юмор партийных работников. Но если армейский юмор действительно бывает смешным до колик, то про педагогический и партийный этого никак не скажешь. Строго говоря, это вообще не юмор, таковым он только кажется его авторам и исполнителям.
Наконец, среди зимы вернулся из армии брат. Со всех сторон я был перед ним чист. И даже летом по просьбе мамы купил для него новенький диван. Он обошелся дешевле, чем думали. Я рискнул и, чтобы зря не гонять машину, купил вдогонку два кресла. Правда, тут уже к моим рукам «прилипла» не треха, а червонец. И это естественно. Мой маленький налог был всегда пропорционален масштабу покупки. Попутно скажу, что самой возможности «подрабатывать» на домашней ниве я тоже научился у брата.
Итак, семья теперь была в сборе, и мы стали жить все вместе, принюхиваясь друг к другу, присматриваясь, притираясь. Вообще новый брат выгодно отличался от прежнего. Он был теперь собранный, энергичный.
Вскоре его удалось пристроить в гражданское КБ, которое занималось разработкой киноаппаратуры. У него была какая-то прирожденная чертежная графика. Я видел его листы. Они отличались своеобразным чертежным изяществом.
— Ну, ты напрягись и подумай, — говорил брат отцу, — кто из твоих заказчиков преподает в вузах? Мне же, не этим летом, конечно, а следующим, все равно придется поступать. Естественно в армии я все забыл, поступлю на подготовительные курсы. Но год уйдет на подготовку. А на работе уже теребят — ты, мол, один без образования.
— Да, — говорил папа, — но у тебя же, как у отслужившего, есть льготы.
— Есть. Но при всех льготах и даже блате на тройки-то хотя бы сдать надо…
— Будем думать, — говорил папа. — Что у нас есть? В МИИТе у нас Гуревич. Но Гуревич — на пенсии. Дальше Кофман, но Кофмана перетащили в министерство.
Нам требовался не просто вузовский препод, а человек влиятельный, с административными возможностями. В конце концов папа припомнил о существовании какого-то декана в МЭИ.
— Не знаю, он жив, нет? Я шил ему лет двадцать назад. Хотя, нет, вру. В сорок… сейчас точно скажу — в сорок девятом году…
— Пойдем на балкон, покурим, — сказал мне брат. — Ну, рассказывай, как дела в школе?
— Да так себе, — кисло пожал я плечами.
— Запомни, нам «так» — не надо. Ты должен учиться хорошо. Ведь в конце-то концов тебе придется за меня сдавать. Ну, что ты сделал такую рожу? Не бзди — прорвемся. Сочинение, так и быть, я напишу сам. А вот математику… Кстати, как у тебя с математикой?
— Более-менее. Математик — большой насмешник, а я этого не люблю. Приходится учить.
— А кто такой? Я его не знаю? — Дело в том, что Валерка один год учился в этой школе, правда, давно, на излете сталинизма.
— Его зовут Кирилл Васильич…
— А, знаю. С такими усиками, хохол, да? Все время кашляет, точно? Учился я у него в восьмом классе. Злой хохол. Ему лавры Ларичева не дают покоя. Он же когда-то с ним учился. Но тот вышел в люди, а наш в школе застрял.
Приходилось только поражаться, откуда брат знает (и главное — помнит) такие подробности. Он только на секунду закрыл глаза, припоминая. А как будто в картотеке порылся и вот — вынул нужную карточку.
— Старичок, не бзди и получше учись, и тогда мы все сделаем, как задумали.
— Валер, я даже бином Ньютона секу. А вот «трига» — это такой полутемный лес.
— Время есть — подтянешь.
— Да ты послушай. Я тебе честно говорю. У меня нет математических способностей. Если я что-то и смогу сделать, так только письменную. А устная, а физика?
— Это не твоя забота. Кто-нибудь у тебя есть в классе из наших?
— Петров, в параллельном.
— Это удачно. Как у него с математикой и физикой?
— С математикой вроде нормально.
— Петров — это очень хорошо! Такой же белобрысый, как я и тоже в очках. Вовка, а ведь он на меня больше похож, чем ты.
— Ну, и что?
— Дура! Ведь на экзаменационном билете будет моя фотокарточка. Понял?
Да, теперь я и понял и вспомнил. Когда-то очень давно, когда мне было всего лет девять, не больше девяти лет, Валерка как-то для своих нужд варганил справку об освобождении от школы. То есть, собственно, не справку, а липу.
— Смотри и учись, пока я жив.
На бланке поликлиники он нацарапал стандартный текст. Я очень хорошо знал его безупречный почерк и просто вытаращился на эти каракули. Тут ничего нельзя было понять.
— Непонятно написано, — сказал я.
— Учти на будущее: все медики пишут, как курица лапой.
— Но справка без печати — фигня, — сказал я.
— Все учел. Смотри и запоминай.
На отдельном листочке лиловыми чернилами он по линейке начертил два треугольника, внутренний и внешний. Затем, прицелясь пером, погнал какую-то надпись, которую я никак не мог прочитать.
— Понял? — спросил он.
— Нет. Ничего непонятно.
— Тогда учимся дальше. — Он облупил и очистил сваренное вкрутую яйцо, осторожно приложил его к тем треугольникам и покачал им, туда-сюда. Потом приложил яйцо к липовой справке и тоже покачал им влево-вправо, вверх-вниз. Когда он оторвал яйцо от справки — она была готова и выглядела лучше настоящей. Все буквы на печати теперь отлично читались. Оказывается, на той бумажке он их специально писал шиворот-навыворот. Оказывается, на самой настоящей печати все буквы тоже пишутся наоборот. Я все прочитал и сказал:
— Только, Валер, в слове «Для бюллетеней» — два «л».
— Что? — завопил он, как резанный. И наградил меня такой макарониной…
В начальных классах я вообще был отличником, и меня удивляло, что брату неинтересно по-настоящему учиться, что даже ежедневно посещать школу ему тяжело. Но дважды подряд состряпать липовую печать ему и не сложно, и интересно. В нем сталкивались, накладываясь и пересекаясь, два стремления: желание рисовать и тяга к свободе. Возможно, два эти стремления вообще составляют неразлучную пару и могут жить только вместе? При правильном направлении он мог бы найти себя в качестве свободного художника, или кого еще там? Но кто же мог уловить, оценить и правильно понять эти завихрения в моем брате?.. Таких людей рядом не было.