Поляна, 2012 № 02 (2), ноябрь
Шрифт:
— Зачем прогнала их? Они — единственная моя радость! — слышу вдруг скрип.
— Они обзывали меня. Но ты — мост, ты их страшнее! Сначала ты украл моего мужа, а теперь я и вовсе не понимаю: то ли жива, то ли мертва.
— Не ты ли сетовала, что позабыла свою молодость? Так вот, теперь можешь переписать с чистого листа. Заново. А если невмоготу будет, приходи, посмеюсь. Я смеяться люблю.
Я еще некоторое время смотрю, как серыми крысами ползут тучи и янтарный осколок солнца пробуют на вкус, и выплевывают. Я иду прочь, но вдруг оборачиваюсь и кричу:
— Мост! Мост, почему ты Голодный?!
— Негде
Мороз. У прохожих розовые щеки. У меня, наверное, тоже розовые и такие непривычно мягкие.
Когда я вернулась к нему в дом и отворила замок, мой знакомый был не один, с женщиной. Я нашла их в той комнате, которая более или менее была свободна от покрышек, и где я спала ночью. Я замерла в дверях и смотрю, как они рядом лежат под одеялом.
— Это еще кто? — замечает меня женщина и отталкивает его, и вскакивает, и хватает с пола кусок материи, и оборачивается им, как лепестком розы, но не становится похожей на богиню.
— Почему она в твоей одежде?! Ты спал с ней, пока меня не было? Говори!
— Он спал! — киваю я.
Очарование вчерашнего вечера рушится. Я смотрю на мужчину, в свете лампы он некрасив, морщинист и лысоват. Его передняя губа вздернута и обнажает желтые зубы. Его нос вытянут и заострен.
— Ах ты, кретин! — женщина бьет его по лицу.
— Ну, что ты, Анфиса, ну, Анфисочка, — он закрывается руками. — Да это девка полоумная, я ее на дороге подобрал. Думаю, вдруг прок от нее какой будет. Вдруг ее разыскивают, вознаграждение дадут.
— Дурак! Ты на своем проке помешался уже! Прок! Прок!
Я вздрагиваю и выбегаю прочь, но Анфиса догоняет и грубо дергает за рукав:
— А ну, стоять! Ты куда собралась в чужом пальто? Воровка! Снимай быстро!
Я сбрасываю вещи и остаюсь без ничего.
— Тьфу ты! Оденься! — Анфиса брезгливо морщится. — Разбираться с тобой сейчас будем. Тебя как зовут?
И меня тотчас пронзает: «А как?» У меня было имя, было… имя. Но это — «старая крыса» — так прилипло! И муж всегда звал: «моя старушенция». Имя-то я и забыла.
В общем, она посадила нас за стол. И перед мужчиной поставила большую тарелку гречки с мясом, а передо мной ничего. Как есть хочется!
— Ты не понимаешь, какое это везенье! — рассуждает он, заглатывая кашу. — Она буквально свалилась на меня с неба! И я кожей чую, что за этой нищенкой какая-то тайна, которая дорого стоит!
— Дурак ты! От твоих покрышек никак избавиться не можем! Выгодное дело, быстро раскупят! Зачем ты их сюда натащил! Вот что, милка, — Анфиса толкает меня в плечо, — я жена Тимофея и командую здесь тоже я, — она показывает мне колечко на пальце, точно такое, как мне когда-то дарил муж. — Говори, кто ты и откуда, и не придуривайся!
— А я не помню, кто я. Я с моста упала. Дайте мне тоже поесть.
— Да, щас! Вон, пойди покрышки сложи аккуратно и грязь всю вымети. Будешь работать, живи тут. Но только к моему мужу — ни-ни! Узнаю — глаза выколю!
— Вдруг она вспомнит, что очень богатая, и деньжонок нам даст за то, что спасли, приютили, — восклицает Тимофей.
— Да заткнись ты! — Анфиса хлопает
А я смотрю на него, и от его дрожащих пальцев, которыми он вытягивает из пачки сигарету, исходит почти осязаемый запах сена, как от моего мужа. Мы с ним когда-то вместе гуляли в поле, и с тех пор он пропитался насквозь этим запахом скошенных ромашек и луговых трав. Мой муж…
Я весь день под надзором Анфисы драю квартиру, машу веником, тру тряпкой. Я никогда этого не делала прежде, как это скучно и утомительно! Бытовуха. И никакой поэзии. Анфиса, оказывается, работает главной над уборщицами в жилищной конторе. Она любит, когда все блестит, и, если замечает пылинку, разражается истерикой. У меня спину ломит и нос от пыли чешется. Я хочу домой, к своему пауку, но уже решила, что без Тимофея не уйду. От него пахнет моим мужем, он такой же хозяйственный. Он все тащит в дом. Вот сегодня принес два бидона, говорит, сдаст на металлолом. Когда Анфиса уходит на работу, я остаюсь с ним наедине, с Тимофеем. Мы стоим на балконе, и я, перегнувшись через перила, высматриваю в снегу белую кошку. Кружится голова. Он стряхивает искорки от сигареты, они тают, не упав на землю. Я замечаю вдалеке на горизонте Голодный мост, такой высокий, выше, чем деревья. Тимофей кладет руку мне на плечо.
— Я тебе нравлюсь? — спрашиваю.
— Чую, не будет с тебя проку. К тому же ты плохо пахнешь! — он морщит нос.
— Что?! — я отталкиваю его и убегаю.
Я, наверное, красивая. Я видела в зеркало свои лопатки и плечи цвета топленого молока. А Тимофей все интересуется, не дочь ли я олигарха. Говорит, у олигархов много денег, а ему надо машину чинить. Я отвечаю, что прошлое — березовые листья, мелкие монетки, которые ржавеют под снегом.
Мы идем через парк. Анфиса выгнала меня как никудышную уборщицу. Тимофей пошел немного проводить. Я все оглядываюсь на свои аккуратные следы на снегу.
— Ты странная, я тебя совсем не понимаю, — он пожимает плечами. — Хотя, — задумчиво добавляет Тимофей, — мне однажды приснилось, что я упал с моста, а до этого — все дни, как болотная тина.
— Правда? — я резко останавливаюсь. Он вынимает из кармана галету и разламывает.
— Хочешь?
Я беру. Мой муж любил такие. Он всегда их грыз.
— Жаль, что не вышло с тебя прока. Ну, прощай. Где жить будешь?
Я пожимаю плечами и бегу к Голодному мосту.
А вокруг него дрожит земля, алчные чудища — бульдозеры и подъемные краны — сползаются со всех сторон, отплевываясь снегом, вгрызаясь в почву, ждут своего часа. Влюбленные на парапете грустны и молчаливы.
— Скоро меня не будет, — хрипло скрипит мост. — И ноженьки мои иссохли, так и не познали они ласковой реченьки. Кусал их ветер, колол их дождь.
— Мост, мост! — я бросаюсь к нему и обнимаю железную балку. — Тимофей — мой муж! Тебе это известно лучше всех! Но мы не вместе! Это нечестно!
— Сегодня-завтра меня разберут на части, и не увидеть мне никогда больше реченьки.
— Я разве теперь не молода? Я разве теперь не красива? — исступленно шепчу и не слышу его голоса:
— О, если б мог я выкорчевать из земли свои ноженьки и пойти к ней, к моей реченьке, я бы отдал все, только б коснуться ее песчано-нежного берега. Но где же она течет?