Поляна, 2013 № 02 (4), май

Морозова Наталья

Но как раз это сделать было несложно. Нужно было просто подкараулить ее у подъезда, причем так, чтобы она его не заметила.

Его научный график был почти свободным. А ей, скорее всего, приходилось с утра бежать по делам — на курсы, в институт, в библиотеку или на какую-нибудь «подработку»…

…Он стоял «в засаде» у ее подъезда уже несколько часов. Около двенадцати она неожиданно вышла.

Андрей Андреевич отпрянул в сторону, хотя за кустами и деревьями она едва ли могла его увидеть. У него был с собой бинокль, но он предпочел смотреть на нее глазами, причем близорукими.

Когда она появилась в дверях, он почувствовал в груди сильный толчок, и в легкие ему повеял невероятно свежий, полный морских брызг и соли ветер. Он стоял, но его словно бы поднимало и несло. Тучи то открывали, то закрывали небо. Было то темно, то светло. Солнце и Луна, играя, менялись местами.

Мгновенно,

разом Андрей Андреевич охватил взглядом всю ее полноватую фигуру с большой грудью, делавшей ее женственнее и взрослее. Пепельные волосы ветер колыхал во все стороны, она их отбрасывала со лба загорелой рукой.

Весь вид ее говорил о свободе и лени. Бог с ней, с наукой! Бог с ним, с искусством! Она живая! Она вышла «подышать». Она вертела в руке сумочку, а зелененькое платье, которое он узнал, теперь вовсе не казалось «театральным». Оно было по времени, по сезону, по этой полненькой и крепкой девичьей фигуре. На ногах ее он заметил золотистые босоножки, надетые и впрямь на босу ногу, что его почему-то восхитило. В эту минуту он, увидевший «золотой узор» этих современный сандалий, был и впрямь самым счастливым человеком, если не в Египте (где все не кончалась братоубийственная война), то хотя бы в России (где тоже что-то такое назревало).

Глядя на удаляющуюся фигуру Анны Скворцовой, явно прогуливающей занятия, Андрей Андреевич подумал, что если хотя бы раз в год сумеет увидеть этот «золотой узор», то счастье ему гарантировано.

И самое странное, что безумные стихи смуглого, похожего на мага поэта, певшего некогда в гостиных свои простые, исполненные чувства песенки, оказались правдой!

Андрей Андреевич завороженно повторял про себя строки о сандалиях, возвращаясь домой шаткой походкой полупьяного.

Игорь Царев [2]

2

Игорь Царев скоропостижно скончался 4 апреля 2013 года.

Иероним

Съели сумерки резьбу, украшавшую избу. Звёзды выступили в небе, как испарина на лбу. Здесь живет Иероним — и наивен, и раним. Деревенский сочинитель… Боже, смилуйся над ним! Бьётся строф ночная рать… Сколько силы ни потрать, Всё равно родня отправит на растоп его тетрадь. Вся награда для творца — синяки на пол-лица, Но словцо к словцу приладит и на сердце звон-ни-ца… На печи поёт сверчок, у свечи оплыл бочок — Все детали подмечает деревенский дурачок: Он своих чернильных пчёл прочим пчёлам предпочёл, Пишет — будто горьким мёдом… Кто б ещё его прочел.

Малая Вишера

Е. Д.

У судьбы и свинчатка в перчатке, и челюсть квадратна, И вокзал на подхвате, и касса в приделе фанерном, И плацкартный билет — на удачу, туда и обратно, И гудок тепловоза — короткий и бьющий по нервам… И когда в третий раз прокричит за спиною загонщик, Распугав привокзальных ворон и носильщиков сонных, Ты почти добровольно войдёшь в полутёмный вагончик, Уплывая сквозь маленький космос огней станционных. И оплатишь постель, и, как все, выпьешь чаю с колбаской, Только, как ни рядись, не стыкуются дебет и кредит, И намётанный взгляд проводницы оценит с опаской: Это что там за шушера в Малую Вишеру едет? Что ей скажешь в ответ, если правда изрядно изношен? Разучившись с годами кивать, соглашаться и гнуться, Ты, как мудрый клинок, даже вынутый жизнью из ножен, Больше прочих побед хочешь в ножны обратно вернуться… И перрон подползёт, словно «скорая помощь» к парадной… И

качнутся усталые буквы на вывеске гнутой… Проводница прищурит глаза, объявляя злорадно: Ваша Малая Вишера, поезд стоит три минуты… И вздохнув обреченно, ты бросишься в новое бегство, Унося, как багаж, невесомость ненужной свободы, И бумажный фонарик ещё различимого детства, Освещая дорогу, тебе подмигнет с небосвода.

Братья

Не эталоны образцовости, В век, вызревший на человечине, Они от анемии совести Лечились до цирроза печени…. (вместо эпиграфа)

…Трещали чёрные динамики, Как на жаровне барабулька. Сосед мой, спец в гидродинамике, В стаканы водку лил «по булькам». Слепой, а получалось поровну, И на закуску под тальянку Затягивал негромко «Ворона», Да так, что душу наизнанку! У Бога мамкою намоленный, Он вырос не под образами… Сквозь пелену от беломорины Сверкал незрячими глазами И горькие слова выкаркивал Комками застарелой боли, Как будто лёгкие выхаркивал, Застуженные на Тоболе…. А брат его, картечью меченный, На вид ещё казался прочен, Хотя и стал после неметчины На полторы ноги короче, Но даже пил с какой-то грацией, И ордена сияли лаком…. А я глядел на них в прострации, И слушал «Ворона», и плакал.

Городской моллюск

Разве в раковине море шумит? Там вчерашняя посуда горой. Ну, а то, что душу с телом штормит — Ты с моё попробуй выпить, герой! И не хвастайся холёной Москвой, Ты влюблён в неё, а сам-то любим? Её губы горше пены морской, Холоднее океанских глубин. Близоруким небесам не молюсь — Кто я есть на этом дне городском? Безымянный брюхоногий моллюск, Но с жемчужиною под языком.

Олег Солдатов

Кавказский орнамент

Не того взяли

В начале 1990-х все трещало по швам: одряхленная власть теряла последние нити управления, от бескрайней некогда страны отрывались один за другим яркие разноцветные лоскуты, да и внутри державы все оказалось шито не такими уж крепкими нитками. Жизнь рушилась. А отделы по борьбе с организованной преступностью только начинали свою работу…

В квартиру на пятом этаже «сталинской» высотки по Котельнической набережной ворвались, приставив пистолет к виску домработницы… Обошлось без визга и сопротивления — домработница, изобразив обморок, тихо обмякла в решительных объятиях майора Казакова. В прихожей на вешалке на истертых бурых ремнях висели два музейных ППШ с выщербленными деревянными прикладами; возле зеркала на банкетке лежал вороненый наган.

Оперативники бесшумно рассыпались по комнатам.

В гостиной среди рубиновых ковров обнаружился встревоженный небритый субъект в атласном халате. Подле него, на антикварном столике, высилась початая бутылка коньяка, икра в хрустальной вазочке, на фарфоровом блюде таяли осетрина, стерлядь и какие-то грибочки, тонкие дольки лимона располагались на тарелочке, небольшая серебряная вазочка на коротких изогнутых ножках ломилась от соли.