Поляна, 2013 № 02 (4), май

Морозова Наталья

— Гражданин Щукин! — входя в гостиную, прогремел Казаков. — Незаконное хранение оружия у тебя уже есть!.. Чем еще порадуешь? Будем дальше искать или сам покажешь?

— Здорово, ребята, — растерянно пробормотал Щукин, порываясь подняться. — Вы что ж, новые, что ли? Я вас не знаю… Вы кто?

— Отдел по борьбе с оргпреступностью. Вот ордер на обыск… — Казаков взмахнул сложенным вчетверо листком бумаги и спрятал его во внутренний карман. — Еще оружие в доме есть?

— Оружие?.. — Щукин хмуро поскреб щеку исколотой пятерней, дернул плечом, так что хрустнуло где-то внутри его жилистой шеи. — Вот что, ребята: вас сколько? Шестеро? Дайте полчаса и один звонок — каждому по десять тысяч баксов, и вы сюда не входили…

— Дешево

покупаешь, Щукин, — ответил Казаков, оглядывая бандита.

— Сколько ж ты хочешь? — подчеркивая «ты», спросил Щукин.

— Честь офицера оцениваешь? — усмехнулся Казаков. — Не продается…

— Понял… уважаю, — Щукин пожал плечами. — Могу ли я, в таком случае, закончить трапезу? Ведь я у себя дома, бежать не собираюсь…

Казаков кивнул, опустился в широкое мягкое кресло, расстегнул пиджак. «Неужели проверка? Отдел создали, чтобы хоть кого-то из тех, кому давно пора на нары, до суда довести, а тут: по десять тысяч на брата! — это два года честной службы… Десять тысяч без всякого риска!.. А раньше вывели бы эту мразь во двор, да шлепнули бы к такой-то матери…»

Тем временем Щукин налил коньяку, выпил, гуляя острым кадыком, щедро сыпанул соли из вазочки на ломтик лимона.

— Может, и вы присоединитесь? — предложил он, поддевая вилкой кусок осетрины. Казаков усмехнулся.

— В другой раз, непременно…

— Ну, что ж… Не смею настаивать, — согласился Щукин, вновь наполняя фужер. Опорожнив его, посыпал солью лимон и налил опять.

Квартиру перевернули вверх дном. Кроме оружия, найденного в прихожей, ничего не нашли… ни наркотиков, ни денег, ни драгоценностей… Два древних автомата и наган — вся добыча…

После третьего фужера, Щукин повел ошалелыми глазами, скривил рот и гаркнул:

— Ну что, ментозавры, вылупились? Думаете — взяли?

«Эк его с полбутылки коньяку! — удивился Казаков. — Что ж это он — всю соль сожрал!» Он повернул выключатель — электричество залило комнату.

— Ментоны поганые, — сверкая маслеными зрачками, цедил Щукин. — Ищейки позорные… Подойдя к столику, Казаков сунул палец в вазочку, попробовал на язык «соль».

— Кокаин!.. Ах ты, гад! Я тебе покажу трапезу! Ищейки, говоришь, позорные?!.. Вмиг бандита уложили носом в ковер, руки скованы за спиной. По дороге в изолятор он усмехался и цедил сквозь зубы:

— Не того взяли, ребята, неувязочка вышла… Прокол… А я завтра же выйду…

На следующий день Щукин, как и обещал, вышел под залог. Позже стало известно: начальник следственного изолятора получил за это тридцать тысяч долларов. Адвокаты Щукина развалили уголовное дело, так что залог был возвращен ему полностью…

А на Пасху Казакова вызвали к генералу.

Генерал — маленький лысоватый человечек в роговых очках — резанул ледяным взглядом.

— Слыхал, ты просишься в Чечню? — проговорил он медленно. — Молодец, уважаю… Очередное звание получишь по возвращении… Трудности есть? Материальное положение, жилье… Обеспечен?

— Так точно, товарищ генерал.

— Тогда жду рапорт…

— А если не напишу?

— Любой рапорт жду: или о командировке или об увольнении…

На Кавказ

До Грозного ехали поездом. В дороге объелись и обпились до невозможности.

Скоро город, еще час-другой пути.

Капитан Рыков, огромный уральский мужик, уписывая куски буженины толщиной с палец и полбуханки бородинского ради легкой закуски, рассказывал не спеша:

— В первую чеченскую пацанов набрали необстрелянных, шалопаев — только что из-за парты. Какие из них вояки? Автомат держать не умеют… Когда шли колонной, да вдруг стрельба или рванет где, — им интересно, — дивятся, на броню лезут, на капоты становятся, шеи вытягивают. Тут-то их, голубей, и щелкают. Пока поймут, что к чему, так уж двоих-троих срежут. Прямо из домов стреляли по нам. Пальнешь в ответ из башни — дом в решето. Затихнут на время… Был у меня в ту пору боец Каюмов — салабон, чурка нерусский, все ходил, бычки подбирал.

Молился не по-нашему. На рынок его, бывало, пошлешь, напутствуешь по-отечески, мол, надо то-то и то-то. Он: «А деньги дашь?» — «Чего? — спросишь. — Какие деньги? Да были б деньги — сам бы сходил! Вперед, боец!..» Час нет, два нет, потом глядишь, топает, несет. Словом, добытчик… Так вот, раздобыл он где-то зимой банку тефтелей в томате. Спрятал в снег. Ну, что называется, зажал. Ночью пришел в каптерку. А банка заледеневшая — так не съешь. Поставил ее на электроплитку и пригрелся в уголке, задремал, сучонок. Я сплю, все спят, офицеры дрыхнут, вдруг бабах! Взрыв!.. Что такое? Нападение! Тревога! Рота в ружье!! Влетаем в каптерку, смотрим, все стены, потолок, все в кровищи… Разорвало бойца… Майор кричит: «Рассредоточиться, занять оборону! Доложить в штаб полка о нападении!» Вдруг в углу что-то зашевелилось. Майор пистолет выхватывает: «Стоять! Стреляю!» А оттуда слышится, мол, не стреляйте, это я… Глядим, вылезает из-под стола окровавленный боец Каюмов. Мы к нему. «Что? Ранен?» — «Нет», — говорит. «А кровь чья?» И тут банку раскуроченную нашли, а в ней остатки тефтелей в томате! Глянули, электроплитка аж малиновая стала… Тут все поняли, яснее ясного картина… Я беру салабона за шкирку, — он мне пониже груди был, — ах ты гаденыш, ты чего тут устроил?! Он жмется, я, мол, ничего, задремал… Ах, ты задремал?! Ах, ты тефтелей захотел… Решил, значит, в один хавальник все слопать! Всем отбой, салабону каптерку чистить. Как очистит — пусть опять чистит…

С тех пор он вроде как сам в себе замкнулся. Дашь ему подзатыльник — даже не посмотрит, как раньше — со страхом, а голову свою круглую опустит, исподлобья зыркнет. Посылали его как прежде на добычу. Русского пошлешь — украдут или зарежут, а этого чуть ли не бесплатно одаривали. Отъелся он за пару месяцев, плотный стал, морда с отливом, косится злобно, но молчит, носит исправно.

А под конец зимы исчез. То ли убили, то ли сбежал. Неделю ждали, что «духи» голову подкинут. Не подкинули. А еще через неделю снайпер чеченский объявился. Да по ночам, сволочь, стал так донимать, словно знал, в какое время куда стрелять надо.

От казармы до сортира через весь плац топать… Вот по плацу снайпер и бил наугад в темноту, а то по крыше казармы начнет стрелять — пули об бетон, как гайки стучат. Не уснешь… От тамошней воды, да пуще от страха животами все мучались. А кому охота под пулями бегать? Прикинули — откуда бьет? Вокруг нас дома низкие. Одна только высотка на весь район. Ясно, значит, оттуда работает, либо из окна, либо с крыши.

Собрали группу — человек десять, я старший, — и к высотке. Всех жильцов, кто там был, перетрясли, с каждым поговорили. Зачем, спрашиваем, нам ответный огонь открывать? А ведь можем… Но что будет, если, скажем, мы из танка да по дому? Кому попадет — неизвестно. Сдайте снайпера, знаем — отсюда работает. Молчат. Некоторые, видим, сами не прочь в нас пострелять, а другие чеченов боятся. Да тут одна тетка сказала, что, мол, недавно стал приходить, чужой, раньше не видели его. Приходит вечером, как стемнеет и на крышу лезет. Просила не стрелять из танков, у нее окна как раз в нашу сторону смотрят. Она и ночевать боится, только и ждет, что вот-вот шарахнут. На ночь уходит к сестре, та через квартал живет.

Оставили в ее в квартире бойцов, на чердаке засаду устроили и возле дома, чтоб никто предупредить не успел снайпера. Сижу я в кустарнике, только стемнело, гляжу, топает; и уж больно походка знакомая, но узнать не могу, брода густая, голова бритая… А он шасть в подвал. Вылезает — в руках винтовка. Я по рации ребятам передаю: встречайте, мол, родимого… И сам за ним следом — в подъезд. А там уж шум. Стали брать гада. У него винтовка — с ней на лестнице не повернешься. Бросил он ее, нож выхватил, — тут его и шлепнули. У кого-то из ребят нервы не выдержали. Припомнили ему ночные страхи. Он и пикнуть не успел, как мордой о бетон шваркнулся. Перевернули, посветили, так и есть — лежит перед нами бывший доблестный боец Каюмов, а ныне вражеский снайпер и моджахед…