Поляна, 2014 № 02 (8), май
Шрифт:
Некому было задать вопрос. И никто не мог ответить.
Я написал полтора десятка скучных песен, попробовал выдать нечто мажорное, но быстро иссяк.
Пообщался с Первой Любовью, ожидая хотя бы сочувствия — но быстро убедился в том, что Первая Любовь Первой Любовью себя не ощущала и, судя по всему, плакать обо мне, а тем более ждать два года, не собиралась.
Тогда я переключился на быт.
Зачем-то съездил в сад и устроил себе одинокие проводы, переговариваясь с природой посредством пасмурных переглядок.
Для приличия
Парикмахерскую (в смысле превращение головы в бильярдный шар) отложил на потом.
Короче, грустные получились проводы. Да просто никакие.
Выехал я в Москву за день до дня призыва — акклиматизироваться, проститься с одногруппниками, соседями-общежитейцами. Ну и, конечно, постричься наголо.
Мама поехала со мной, решив провести ночь перед призывом у кого-то из подруг — то ли тети Капы, то ли тети Раи.
Поезд костромской пришел рано утром, у метро мы расстались, и я поехал в общагу.
Вхожу в комнату, соседи спят (они все на год моложе, им пока в армию не идти). Сажусь подавленно на койку.
— А, это ты… — зевая, уставился на меня сонно Миха Яковлев, уроженец города Кольчугино Владимирской области, характерной особенностью которого было чмоканье, похожее на хрюканье, в процессе поглощения любой еды. — А ты чего так долго не ехал-то?
— Здрасьте! — отвечаю. — С родиной малой прощался. Я ж в армию ухожу. Завтра…
— Не-а, — зевая, ответил Миха. — Никуда ты, на хрен, не идешь…
И уснул.
«Вот сволочь, еще и прикалывается», — зло подумал я. Но в душе вдруг зашевелилась какая-то смутная… не скажу, надежда — подозрение. Слишком уж злая шутка в устах сонного незлого человека. А Мишка Яковлев, хоть и хрюкал за обедом, но человек был незлой.
Я присел на его кровать и тряханул его за плечи.
— Мих! — говорю. — Ты чего там говорил-то? Только что! Про армию?
— А? — сонно промычал Миха.
И тут проснулись остальные, Серега Тонконогов из города Сочи и Лешка Иванычев из Мишкиного же Кольчугина. И начали мне пенять — какого хрена спать, мол, не даешь. Говорят тебе, армия — отменяется! Восстановили военную кафедру! И призывать прекратили!
— Когда? — в отчаянии похрипел я.
— Да дней пять уж как!
Я оглядел их хитрые сонные рожи и… все равно не поверил. И выдал что-то типа — мол, грешно смеяться над больным человеком.
— Не веришь, у Лысого с Воротилычем спроси… — их вчера должны были забрить… в смысле забрать — забрить-то себя они уже успели, в отличие от тебя, — равнодушно пробурчал Мишка и захрапел пуще прежнего…
Я пулей вылетел в коридор и смерчем ворвался в соседнюю комнату. Лысый с Воротилычем, оба лысые, были на месте. И хором подтвердили мне, что информация, любезно предоставленная мне соседями, абсолютно верна. Призыв уже, было, начали, и некоторых пацанов 15 октября даже успели забрать (как выяснилось позже, попали они в Афган), но потом вдруг кто-то на самом верху что-то там передумал, перестроил и перерешил. И мы остаемся студентами, несмотря на бритые бошки.
Я все еще сомневался. Я обежал пол-этажа. Все призывники лежали в своих кроватях и мирно храпели.
Меня трясло. Я не мог успокоиться и решил: пока не получу ответа в военкомате, не поверю.
Бегу в коридор, набираю номер тети Капы или тети Раи, мама еще не доехала — прошу передать, что жду ее в 9 часов у военкомата на улице Алабяна, иду в «ледокол», что-то машинально съедаю и… к открытию военкомата я у его, военкоматских, дверей. Мама, видимо, опоздала.
Дежурный равнодушно посмотрел на мою повестку, куда-то позвонил, что-то уточнил, потом посетовал:
— Что ж вы так и будете ходить по одному? Организовались бы как-то…
И подтвердил: да, меня оставляют в институте, а повестку я должен сдать в такой-то кабинет.
— Ну уж нет! — взбеленился я осипшим надолго голосом. — Вы уж выдайте мне взамен другую бумажку!
— Какую? — удивился дежурный.
— Что вы меня в армию не берете!
Не поверите, но я такую бумажку получил. И с этим мандатом свободы вывалился на свободу. На волю. На улицу.
Ей-богу, в тот момент я ощутил кровное родство с зэком, выходящим из ворот тюрьмы после многолетней отсидки.
Хотя, по рассказам, некоторые призывники-маевцы в подобном случае реагировали совершенно по-иному: да че там! — ногами и руками упирались:
— Заберите меня в армию! Не хочу обратно в институт!
— Да почему? — нервно спрашивали военкоматские офицеры.
— Да потому что мне жить не на что! Я все пропил! Все деньги на проводы истратил, понимаете?!
И, как ни странно, аргумент этот действовал. Правда, потом, забрившись и переодевшись, незадачливый гуляка прозревал — но было поздно. Бери зубную щетку — и иди чисти гальюн.
Мама, неуверенно покачиваясь на московском ветру, обреченно маячила у ближайшего столба, не замечая, что на нее медленно, но неуклонно надвигается жизнерадостно активная поливальная машина.
Увидев меня, она тяжелой походкой неспешно пошла мне навстречу, вместе с сумкой неся свои мрачные заботы.
— Мама! — заорал я на все свежевымытое утро. — Мамочка, армия отменяется!!!
Мамуля остолбенело остановилась — и так и стояла, не замечая, как ее радостно обливает проходящая мимо поливальная машина.
Сделав свое гнусное дело, машина остановилась. Из нее выскочил смущенный водитель.
— Извините, — буркнул он, уныло оглядев мокрую с ног до головы женщину.
— Ничего, — каменным эхом отозвалась мамуля, слизывая теплые капли, текущие по губам. — Оно того стоило.
Единственным минусом во всей это ситуации оказалось то, что из-за пропущенных трех недель я упустил основы обеих ипостасей математики — и алгебры линейной и анализа математического. Так что получил в первую сессию по ним унылые тройки…