Поляна, 2014 № 03 (9), август
Шрифт:
Смерть
Может показаться очень странным, но это древнейшее слово содержит в себе не только отрицательное значение (все-таки смерть — это «плохо», в отличие от жизни), но и оттенок положительного значения.
Корень этот очень древний. Он был еще у древних индусов, может быть, три, может быть, даже четыре тысячи лет назад. И первоначально «смерть» значило «хорошая (благая, достойная, удачная) смерть».
Дело в том, что приставка «с-» (у древних индусов «su-») несла с собой сугубо позитивный смысл. А потом это самое «с-» срослось со значением «свой».
В общем «умереть
Не случайно во время татаро-монгольского нашествия на Руси появились такие памятники, как «Плач о погибели земли Русской» и т. п. О «погибели», а не о «смерти».
В корне мр-мир-мер-мор-мёр (умру-умирать-(у)мереть-мор-мертвый) никакого насильственного «загибания» нет. Просто ты — смертный (по-древнеиндийски — «martas»), и значит — рано или поздно умрешь. Ничего страшного. Обычное, закономерное прекращение жизни. Ты ведь не «Кощей Бессмертный».
В русском языке слово «смерть» и однокоренные слова нередко становятся «участниками» всевозможных подчас даже шутливых (уж никак не страшных, угрожающих, безнадежных) «смысловых игр». У русскихвообще какое-то, на первый взгляд, несерьезное отношение к смерти. Возьмите хотя бы разговорно-жаргонные метафоры смерти, умирания: «склеить ласты», «откинуть копыта», «коньки отбросить», «надуть кеды»…
Образ «смешной смерти» распространен в языках и культурах многих народов мира, но, кажется, в русском сознании он играет особую роль.
В русских говорах встречаются такие «милые» слова, как «смёртушка», «смёрдушка», «смертынька», «смерточка». Русские словно бы не боятся смерти «двум смертям не бывать, а одной не миновать», «смерть русскому солдату свой брат» и «всяк умрет, как смерть придет» и т. п.
Мы говорим «мертвецки пьян», «спит мертвым сном», «его только за смертью посылать». А как интерпретировать, к примеру, такую дразнилку: «хитрый Митрий — помер, а глядит»?
И загадки у нас еще те… Например, что такое «живой мертвого бьет, мертвый благим матом орет»? Не отгадали? Колокол.
«Смерть» в русском языке, как известно, не только существительное, оно может играть роль сказуемого и наречия и при этом легко сочетается с самыми разными бытовыми, повседневными смыслами («смерть как есть хочется», «смерть наработался»). У Н. С. Лескова читаем: «Ему самому было смерть смешно». Или у В. Высоцкого: «Ой, Вань, умру отакробатиков…» Не правда ли, причудливое сочетание смеха и смерти.
«Безносая» старуха с косой в русских сказках часто остается в дураках. Она забирает жизни трусливых, глупых (как у В. М. Шукшина: «смерть губошлепа любит»), а добрые и — значит — сильные побеждают смерть.
Образ смерти в русском языке отчетливо проявляет национальный характер.
С одной стороны, конечно, есть в ней что-то щемяще-трагическое. И поэтому мы поем:
Вот умру я, умру, Похоронят меня. И никто не узнает, Где могилка моя.А с другой:
И пить будем, и гулять будем, А смерть придет — помирать будем.Что это — пустое легкомыслие или глубокая мудрость?
Решайте сами.
Смех
Человеческий смех — одно из самых загадочных явлений.
Почему человек смеется? Зачем? Умеют ли смеяться другие живые существа? (Известна, например, такая древняя формулировка: «Человек это умеющее смеяться животное»). Какова природа смеха? Смех — это в конечном счете «хорошо» или «плохо» («греховно»)? Какие бывают виды смеха?
О смехе и о так называемой смеховой культуре писали известнейшие ученые-физиологи, психологи, философы, лингвисты, филологи, культурологи. Существуют десятки теорий смеха. Одни видят в нем «физиологическую разрядку», другие — проявление языческо-карнавальной культуры человека… Мнений множество.
Замечены вещи, казалось бы, парадоксальные. Например: когда человек смеется и когда человеку страшно, у него практически одинаковое выражение лица. Получается, что смех и страх — две стороны одной медали. Популярна даже такая философская тема: смех и смерть. Смех — словно бы компенсация страха смерти…
Философия, физиология, психология, культурология — это, конечно, очень хорошо. Но все же очень важно лингвистическое исследование этого слова в разных языках, в том числе и русском.
Этому индоевропейскому корню несколько тысяч лет. «Meb» — значит «смеяться», «улыбаться». Возможно, этот корень был связан и с другими смыслами: «цвести», «мерить» и даже «охотиться». В славянских языках слово «смех» (и это символическое совпадение!) оформилось по той же модели, что и слово «грех». И теперь они и их производные обильно рифмуются: «и смех и грех», «что грешно, то и смешно», «смеяться, право, не грешно над тем, что кажется смешно» и т. п.
Понятно, что в христианскую эпоху смех рассматривался как наследие «языческих игрищ». Есть такое греческое слово «агеласт». Так называется человек, не умеющий смеяться. Была в Древней Греции скала Агеласт, около которой, согласно мифу, Деметра оплакивала Персефону. Так вот некоторые богословы даже утверждают, что Иисус был агеластом.
Так или иначе, смех часто ассоциировался с грехом, с чем-то низким, даже животным. Неслучайно грубо-просторечный синоним слова «смеяться» — «ржать» (как лошадь).
Наверное, впадать в полную агеластию не следует. Но совершенно очевидно, что наш язык всячески предупреждает нас: «смех» — очень тонкая материя. Он как двуликий Янус, как оборотень: может быть добрым и злым, чистым и грязным, честным и подлым.
Мы говорим: «насмешник», «насмешка», «насмехаться», «насмешничать» и чувствуем, даже не справляясь в словаре, что в этих словах заключается некая отрицательная оценка. «Насмешка» — это где-то рядом с «издевкой».
Десятки фразеологизмов, пословиц и поговорок содержат в себе предупреждение, что смеяться, конечно, надо, нов меру, вовремя: «бога не гневи, а черта не смеши», «смех без причины — признак дурачины», «хорошо смеется тот, кто смеется последним» и т. п. Можно смеяться «до слез», «лопнуть со смеху» и даже «помирать со смеху». Вроде бы — гиперболы и только. Но фигуры речи случайными не бывают. Про них можно сказать так же, как В. Маяковский сказал про звезды: «Если звезды зажигают, значит это кому-нибудь нужно».