— Солдат! Прости, что я гадом оказался! — долетел до мужика виноватый голос несгоревшего танкиста.
На ответ у мужика сил не было.
Злобный ветер сдувал иней с мертвых стеблей придорожного бурьяна, завывал в путанице оборванных проводов, высвистывал из мужика последние крохи тепла.
Темень щупая глазами жадными, он уловил надсадный стон грузовиков, идущих в гору, скупые проблески машинных фар, прижатых светомаскировкой.
И с этого мужик повеселел и к большаку, как мог заторопился.
Его подобрали солдаты, когда, вконец обессиленный, в колею дорожную свалился.
«Вот опять повезло! — с благодарностью к Богу, подумал мужик, согреваясь на кузове среди солдат. — Подобрали славяне, не дали погибнуть. Теперь до землянок до самых подкинут…»
Инна Ряховская
«Прими меня, осень, в объятья свои…»
Прими меня, осень, в объятья свои.От серой печали невстреч, нелюбви,От
этой мучительной горькой тоски —К твоим горизонтам, что стали близки.Прозрачного воздуха звонкий хрусталь,Просторных небес холодящая сталь —Над рыжею ржавью древесных рубах,На вольных равнинах, в смолистых лесах.О как истончается времени нить!— Кукушка, кукушка, а сколько мне жить? —И добрая птичка одарит в ответОт щедрого сердца десятками лет.Неведомы сроки земного пути.Но есть ещё силы. И надо идти.Мне б в этой огромности что-то понятьИ правду другого — иного! — принять,И вдохом бездонным вобрать дольний мир:И земли, и воды, и неба эфир,И дочки тепло, и улыбку отца —И с этим по жизни идти до конца.
Церковь Св. Вита и Модеста VIII века в Пиенце
Пустынного древнего храма прохладный покой.Ни фресок здесь нет, ни скульптур, ни убранства — одно лишь распятье.Дрожит и колеблется пламя свечей в алтаре, и скупой,сквозь узкие окна — сноп света в пылинках и солнечных пятнах.Романская кладка и отбеленный камень шлифованных временем стен.Дотронусь — вибрируя, эхо веков, словно током, бьёт в пальцы.Всё длится неспешного летнего дня очарованный плен,И тянется жизни канва под стежками судьбы на божественных пяльцах.И замерло время. Ни звука. Молчанье. А там, в вышине,под сводами плещет голубка живыми крылами.Я знаю, чья это душа прилетела ко мнеи шепчет: — Я здесь, на земле, вместе с вами…
«Эти светло-медовые дни…»
Эти светло-медовые дниЯ снизала в янтарные чётки.Абрис твой в застеколье возник,Но неясный, неявный, нечёткий…Что за сполох родных миражейНа изломе, излёте дороги?..К ним бежать по стерне, по меже,Задыхаясь в горячке тревоги.Словно червь шелковичный, тянутьДрагоценную ниточку смысла,Обрывать календарь — и в сумуСхоронить дорогие мне числа,И на сердце сберечь, помянутьИ беду, и любовь, и утрату.И прощенья просить, в дальний путьУходя. И платить свою плату,Чтобы жизни угли вороша,Достигая земного предела,От вины не болела душа,Отрываясь от бренного тела.
«Июньских сумерек прозрачных акварель…»
Июньских сумерек прозрачных акварельи белое дыханье светлой ночи…Чем дольше ждёшь, тем пролетит скореймеж вечером и утром краткий прочерк.Но сон нейдёт, и мыслей разнобой.Измяты простыни и горбятся, как дюны.И мне никак не совладать с собойв тревожно-зыбком полусвете лунном.В бессонницы тугие неводавойдёт вся жизнь в бульдожьей хватке века,и слом веков — и чёрная вода,заполнившая времени прореху.Опять безвременье, и морок, и тоскавседневной лжи, бездарные владыки.Иллюзий пепел, дикости оскал.И безъязыкость.
«Как залп шампанского, сирень…»
Как залп шампанского, сирень,шипя и пенясь, за заборыперелилась. Весенний деньв души распахнутые створынахлынул гомоном берёзи
щебетом, и стрекотаньем,жужжаньем сытым вёртких ос,слепящим синевы сияньем.Средь наших сумрачных равнин,где дождь и хмарь, и снег полгода,как царский дар, втройне ценихмельное пиршество природы.И жизнью попирая смерть,весна в купели нас омоет,чтоб вновь любить и молодетьс весёлой майскою землёю.
Любовь
Вновь уста с устами слиты,и любовное питьёпоцелуями испито.Нега. Нежность. Забытьё.Это головокруженье,всполох счастья, жар и хлад,безнадёжность и сомненья,ожиданье — рай и ад.Полнится души криница.Только верить. Только ждать.И в любимом раствориться —без остатка всё отдать.
Медуница
Сладко пахнет медуница.Одурманены уста.Лета пряные страницыВетерок перелистал.В золотистую поляну,Словно в омут, упаду,Где отравою медвянойПерехватывает дух.Под жужжанье пчёл неспешных,Под мохнатый гул шмелей,Треск кузнечиков прилежныхЗной всё гуще, тяжелей.Дня ленивое теченьеДлит июльская волшба.И до головокруженья —Губ горячих ворожба.Брага неги богоданнойВ каждой клетке разлита.И загадка мирозданьяТак понятна и проста.И дрожит, искрит, дробитсяСквозь ресницы солнца луч.То ли снится, то ли длитсяОдурь… Запах… Поцелуй…
Сон о Венеции
Мне снился лев с раскрытой книгой,Канала плавный поворот,Дворцы в колеблющихся бликахНа стенах отражённых вод.И мне приветственно кивалиФигуры в масках и плащах.Струилась розовая Фрари [1]В жемчужно-лунных облаках…И тень опального поэтаИз дальней северной страныСкользила в лабиринтах светаВ пределы вечной тишины.И день, и ночь — здесь всё смешалось,Сплелись в таинственный клубокИ жизнь, и смерть, и блуд, и шалость,Любовь и гений, дьявол, Бог.И камней гулких не касаясь,У сновиденья на рукахПарю, в каналах отражаясь —Венецианских зеркалах,Где мреет тусклый, серебристый,И призрачно-неверный свет,И исчезающий, и мглистый…Сольюсь с ним — и сойду на нет…Спит голубиная столица.На древней башне бой часов,И стрелок их седые спицыВращают жизни колесо.
1
Собор Санта-Мария Глориоза деи Фрари (Св. Марии Словущей, или Успения Девы Марии) — один из самых известных и знаменитых соборов в Венеции, где находятся одни из лучших работ Тициана, Дж. Беллини, надгробие Кановы, памятник Тициану и мн. др.
Олег Солдатов
Дневник писателя, или Как стать маньяком
(Окончание)
На юбилее «Наших сетей» в мраморном зале академии собралось человек двадцать. Сначала поэты читали по бумажкам свои стихи, потом так же нудно читали свои рассказы прозаики. Как обычно бывает, разгорелся спор о том, что же выше — поэзия или проза? И как обычно чуть не дошло до драки. Прозаики кивали на Льва Толстого, поэты на божественное вдохновение. Для примирения устремились к накрытым столам с вином и закусками. Страсти поутихли, на лица литераторов постепенно снизошла благодать.