Полярис
Шрифт:
– Вы не понимаете… – ее голос надломился, и она повернула к врачу голову. Посиневшие губы дрожат, в глазах застыли слезы… но взгляд резко изменился. Стал потерянным. Безвольным.
Амели узнала этот взгляд. Так смотрят люди, которым уже нечего терять. И на какую-то жалкую долю секунды… ей захотелось ее отпустить. Но профессионализм взял верх.
– Я понимаю. Пойдемте, – уже жестче сказала Амели, аккуратно подхватив ее под локоть. – Наши хирурги – лучшие в стране. Они сделают все, что
– Нет, – девушка покачала головой, неожиданно осев на пол и тихо засмеявшись. – Вы не понимаете. Я не переживаю за них, – Она вперила взгляд в сторону, где исчезли каталки с пациентами, и горько усмехнулась. – Я искренне хочу им врезать.
Рейчел
Как мухам дети в шутку,
Нам Боги любят крылья отрывать.
Уильям Шекспир
Я мало чего ненавидела. Имею в виду, на самом деле ненавидела. Ненавидела всем сердцем, искренне желая, чтобы эти вещи обратились в ничто, чтобы их забрала гиена огненная в пучины ада и чтобы они исчезли без следа.
Первое, что я ненавидела, это своих родственников. Родителей не выбирают, это всем известно. Но мою семью я предпочитала не вспоминать. Это был некий ад. Ад, с табачным дымом и бутылками из-под пива. Ад намного хуже того Ада, в котором я сейчас. Мой нынешний Ад казался мне Раем.
Когда я сбежала из того Ада, мне было пятнадцать лет.
Я претендовала в школе на золотую медаль.
Но в тот год мой отец сел в тюрьму.
Аттестат мне так и не выдали.
Меня передернуло. Продрогшие руки тряслись, и я обхватила себя за плечи.
Вторым пунктом в этом списке были больницы. Я просто терпеть не могла больницы. Ненавидела их длинные коридоры, врачей в белых халатах, запах медикаментов. Я не отрицаю, врачи нужны, важны, и какие еще можно сюда подобрать слова, но больницы…
Больницы заставляли меня впадать чуть ли не в отчаяние.
Больницы были прочно связаны с бездействием.
В больницах меня заставляли бездействовать.
Они уверяли, что это из-за того, что в данный момент я ничего не могу сделать. Но от этого это не переставало быть бездействием.
В голове образовывалась гудящая пустота, когда я, сжимая руки, смотрела на одинокую мигающую табличку «идет операция». Меня трясло. Ноги подкашивались. Сдавившие живот и руки бинты казались непосильным грузом.
А когда в коридор выглядывала медсестра, повторяя:
– Операция пока идет. Мы делаем все возможное.
Я чудом удерживалась, чтобы не схватить ее за воротник и не заорать:
– ТАК СДЕЛАЙТЕ БОЛЬШЕ!
Еще я ненавидела бездействие. Это бездействие давило. Сковывало руки.
Бездействие меня ужасало.
А еще я ненавидела предательство.
И это то, чего я никогда не прощала.
К шести утра, когда перед глазами уже все двоилось после бессонной ночи и четырех часов перед операционной, в зал ожидания, расталкивая медсестер и громко ругаясь, попытался кто-то прорваться.
– ПРОПУСТИТЕ!
Я вскинула ужасно болящую голову, несколько раз моргнула и посмотрела в ту сторону. Из пересохшего горла непроизвольно хрипло вырвалось:
– Эрик?..
Ко мне, игнорируя тихие лепетания медсестер, подлетел высокий парень. Его зеленые глаза почернели и метали молнии. Из-под его темного пальто показалась растянутая футболка, лицо заспанное, темные волосы торчком, а сам он выглядел так, словно пробежал марафон.
– Рей! Рей, черт возьми! – он присел рядом, слегка тряхнув меня за плечи. Я медленно повернула голову. Губы изогнулись в натянутой улыбке.
– Все в порядке… – хрипло выдавила я, но по нахмуренному лицу друга поняла, что меня что-то выдало. Взгляд. Кажется, в нем плескалось целое море опустошенности.
– Я узнал по дороге из новостей. А потом мне позвонили ребята и сказали, что это произошло у тебя на глазах… и я… черт… Что это была за перестрелка?
Я помотала головой.
– Не знаю, – глухо ответила я, неожиданно подняв глаза на друга. – Я вытащила их из машины и… подстрелила того, другого. Он был во второй машине… – я зажмурилась. Меня передернуло. – Я… я ничего не помню! Но мне почему-то показалось, что там был кто-то… еще…
В подпольном мире привязываться к людям слишком близко было нельзя. Одна вылазка – и близкого человека может не стать.
Но Эрик – немного другое. Никаких отношений, как бы нам это не пророчили знакомые (в прошлом году он женился на одной хорошенькой официантке). Просто… очень хороший друг. Он был мне, словно брат. Все эти пять лет, что я вхожу в состав «Дня», он меня поддерживал. Он научил меня держать в руках пистолет и не бояться стрелять.
– Сколько они там уже? – Эрик сжал мою руку, передавая мне свое спокойствие.
– Почти четыре часа, – глухо отозвалась я, хватаясь за руку друга, словно за спасательный круг.