Полярная фактория
Шрифт:
У нас в лавке продаются прекрасные очки с дымчатыми стеклами. Ими глаза так хорошо защищены, что раздражения сетчатки абсолютно не чувствуется.
Я целыми днями хожу по окрестностям, и никакое солнце мне не страшно.
До южной сигнальной мачты 3237 шагов, считанных и проверенных. До северного мыса, где мачта свалилась, 5670 шагов. Все точно измерено.
Сквозь дымчатые стекла я без напряжения оглядываю белоснежную даль, даже рассматриваю солнце. Этой возможности лишены туземцы. Они ежедневно обращаются ко мне с жалобами на глаза. У некоторых настоящий „весенний“ кон’юнктивит — очень неприятная, беспокойная
Было бы со стороны здравоохранения очень кстати закупить такие очки в большом количестве и снабжать ими туземца-промышленника бесплатно.
Это избавило бы десятки людей от страданий и произвело бы наилучшее впечатление.
А раздача капель, примочек и т. п. не приносит существенной пользы, раз не устранена причина, вызывающая болезнь.
Позавчера я взял палку, позвал Маяка и Роберта и направился к южному мысу.
3237 шагов еще раз проверены.
С высоты мыса открывается далекий горизонт. Во все стороны он одинаково бел и ослепителен. Губа открыта до противоположного берега и лишь плохая приспособленность нашего зрительного аппарата мешает видеть гыдоямский берег Оби.
Становище на Ямале.
В сторону тундры рельеф более разнообразен. Идут холмы, видны глубокие пади, где летом красуются тихие озера.
Сейчас все до некоторой степени нивелировано снегом, но все же есть на что посмотреть.
Глубоко внизу, по берегу замерзшей речки, бежит какая-то зверушка. Я направил бинокль — песец. Белый на белом фоне, он плохо уследим.
Пальцем я указал Маяку. Он втянул воздух, вгляделся. Но Роберт уже опередил его, стремглав кинувшись вниз. Маяк бросился вслед с громким лаем. Этот лай испортил дело. Песец оглянулся, увидел двух здоровенных псов и ходко пошел на утек. Я следил за ними в бинокль. Рытвины, сугробы, овражки песец перескакивал с изумительной легкостью и проворством. На белом снегу трудно уследить за его движениями. Сам белый, он порой на несколько минут скрывается из поля зрения, сливаясь воедино с белизной пустыни.
Собаки распластались в воздухе и казалось летели над снегом. Черные огромные — их было отлично видно. А песец несся, как белая куропатка. Расстояние между ними было не меньше километра и пока они не скрылись из глаз, оно нимало не уменьшилось.
Я видел их еще раз или два, далеко за буграми, еле различая в бинокль. Маяк сильно опередил Роберта, а песец чуть мелькал, проходя по обнаженным черным проталинам. Расстояние между ними оставалось все то же.
Я сел ждать.
Через час собаки вернулись. Языки высунуты, бока и брюхо мокрые, они с усилием дышат. Песец ушел. Возможно у него где-либо поблизости гнездо и он нарочно увел собак, чтобы не выдать насиженного убежища.
Умные псы тянут воздух в ноздри, но не чуя зверя, лишь изредка взвизгивают, видимо, оплакивая неудачу.
— Эх, вы, простофили, — сказал я вслух и поднялся, чтобы идти домой.
Но в этот момент неподалеку взлетело три пары белых куропаток. Маяк, будто ошпаренный, сорвался с места. Роберт тоже кинулся было, однако благоразумие одержало верх и он пошел у моих ног.
— За всякой ерундовой пичугой не угоняешься, — степенно говорил его спокойный вид.
Впрочем, это не надолго. Когда спустились к бухте и где-то на торосе закричала халея, он ринулся следом за ней. Она, словно бы дразня пса, низко поплыла над ровной гладью бухты. Он несся, не отставая, и казалось вот-вот готов схватить ее снизу.
Я пришел домой уставший. Собаки сделали за это время не меньше 25—30 километров и все еще носились по тундре, то появляясь, то исчезая за гребнями холмов.
ПРИБЛИЖЕНИЕ ВЕСНЫ. КОНТРАКТАЦИЯ
Весна заметно идет. Солнце светит отнюдь не жарко, но настойчиво. Уже с первых чисел апреля оно почти не сходит с неба. Днем его видишь на юге, западе. В средине ночи оно глядит с севера. Нет ни начала, ни конца этому круговращению.
Снег начинает таять — обнажаются вершины холмов. А там где появились черные проталины земли — там солнечный луч тонет и впитывается целиком. Земля теплеет, проталины ширятся.
Однако до полной победы весны еще далеко. Солнце сменяется морозным бураном, снежный покров вновь восстанавливается и вновь требуется беспрерывная работа солнца.
7 апреля ранним утром я вышел на двор. От берега бухты показались легкие нарты с упряжкой в 4 оленя. Туземцы отлично знают, где у нас полагается останавливаться, поэтому я уже хотел идти, как с нарт меня остановил возглас по-русски:
— Укажи-ка, товарищ, где здесь можно стать и оставить оленей?
— Выходите, вы приехали, — сказал я и подождал, пока приезжий облаживал оленей.
Мы вместе вошли в хату.
Оказалось старик среднего роста с бородкой. В очертании лица чуялось что-то не русское — словно монгольское, но говор правильный — наш.
— Откуда? — спросил я, предлагая раздеваться и сесть. Он снял через голову малицу и, присев на лавку, пояснил:
— Прямым рейсом из Нового порта. Вслед едет еще заведующий Новопортовской факторией — сейчас должен быть.
— А вы кто же?
— Заместитель председателя райисполкома.
— Позвольте записать? — деловито осведомился я и взял карандаш.
— Пишите: Николай Иванович Пугорчин — зампредседателя.
— А ваш товарищ?
— Конон Степанович Ануфриев.
— Вы насчет чего же? От нас только недели две, как уехали новопортовские гости.
— Да, я знаю. Мы с ними раз’ехались. Их так долго не было — думали погибли. Мы по тому же делу — насчет контрактации, — сказал Пугорчин.
Он остяк, Ануфриев — зырянин. Их направил райком, опасаясь срыва оленезаготовок.
Вошел Ануфриев в плохоньком гусе, с обмерзшими усами.
Поднялся Удегов, встала уборщица, наладился чай.
Ануфриев человек молчаливый и сосредоточенный. Узнав, что Шахову контрактация не удалась, он пожевал губами и проговорил значительно:
— Ну, это как кому. Мне, авось, посчастливится.
Не спеша с делами, он напился чаю и лег спать.
Когда перед обедом я вышел в общую комнату, Ануфриев сидел за столом и разбирался в портфеле с бумагами.
— Каким образом вы рассчитываете провести контрактацию оленей? — спросил я.