Полярник
Шрифт:
На этом же судне был просто культ морепродуктов. Капитаны его старательно поддерживали и стимулировали контролем.
Каждое утро повар и какой-нибудь моряк шли на бак, вооружившись тазиком и лопатой. Там они добывали кальмаров: повар держал таз, а матрос лопатой черпал осклизлые серые тушки с палубы. То ли судно китайской постройки было само по себе очень привлекательным для этих головоногих, то ли мы работали в сезон кальмарьего гона. По ночам на бак в порочной страсти самоубийства слетались целые тучи этого ценного промыслового продукта.
Кальмары — любители полетать, особенно волнительными ночами. Летят они, как правило, с гребня какого-нибудь удобного вала на луну. Причем луну они воспринимают, наивные, как светящийся на фоне неба мутный диск. Зачастую эти неграмотные романтики путают месяц с каким-нибудь унылым топовым огнем на мачте. Вот и слетаются, сволочи, жадным буржуазным капитанам на радость на бак судна, где и восторженно отдают концы в неведении, что они опять же до луны не долетели. А нам эту гадость жрать каждый день дают! Капитания потирает потные руки — халява!
Я первый месяц очень страдал от недоедания. На втором месяце я пытался прикупать что-нибудь съедобное, но оставил эти попытки. Во-первых, не всегда выберешься с судна на шопинг, а во-вторых, специфика доступной китайской еды на всю жизнь выработала у меня чувство омерзения и брезгливости: как бы я, северный консерватор, ни пытался себя ломать, но затолкать в себя обжаренное в специях мясо, отнятое у опарышей, саранчу и ящериц не мог. Хотя у нас на северах тоже практикуют рыбу с душком, но я к таким гурманам пока себя причислить не могу. Колбасы и вырезки «made in china» тоже казались мне, мнительному и подозрительному, сомнительными. Позвольте, а где бегают ваши китайские собаки, и где валяются ваши китайские коты, если за все время моих экскурсий ни одного представителя мне на глаза не попалось? Уж не скучают ли в перемолотом виде в местной любительской колбасе?
Я подпитывался, чтоб уж совсем не загнуться, в японских магазинах. Страна восходящего солнца, конечно, дорогая по уровню жизни. Но не по уровню питания. Без особых угрызений совести за чрезмерные траты можно было прикупить какие-нибудь копчености — солености в вакуумной упаковке, дополнить продуктовый набор вискариком и спокойно ложиться спать, не рискуя всю ночь есть еду во сне и, что характерно, не наедаться.
Хитрые парни капитаны же, отдав дань обязательной трапезе вместе с экипажем, вечерами спускались к запертым провизионным камерам, алчно облизнувшись и сглотнув тягучую слюну, доставали свои мастер-кеи и пробирались в закрома. Мурлыкая под нос бодрые мотивы, они набирали себе легкий закусон и исчезали в своих каютах. Кто — пить водку, запрещенную для других членов экипажа под страхом смерти (амебный юаровец Пронк), кто давить из пересчитанных фруктов соки и желе (польский старик с непроизносимой фамилией), кто предаваться затяжным чаепитиям с крекерами и сдобами, никогда не появлявшимися на общих столах (энергичный чех, с кличкой Пряник).
Ну а мы же, засолив найденную по случаю на палубе летучую рыбу, либо полученную по договоренности у повара красную, делали себе сложные бутерброды и радовались жизни.
Урки же, как по моему ненавязчивому предложению мы, русскоязычные, величали филиппинцев, жрали все, что не приколочено. В основном, рис. Один шестидесятикилограммовый урка за день мог легко умять килограмма три отварного риса и попросить добавки. По этому поводу они никогда не пользуются вилками при еде. Берут в каждую руку по ложке — и процесс пошел, залюбуешься. Одной ложкой сгребают еду, другой ее принимают и мгновенно забрасывают в рот, как уголь в топку. Несколько минут — и тарелка пуста. У урки улыбка до ушей, он ждет добавки. При этом они ухитряются еще энергично разговаривать, делиться впечатлениями. Их бы на камеру снимать и в фастфудах показывать, да нельзя, обидятся.
Впрочем, не будучи рабом желудка, достаточно спокойно переносил судовые продовольственные программы. Все равно, как бы ни извращались повара, а лучше супа, приготовленного женой или мамой, им не сделать.
Вновь потянулись часы, достаточно утомительные для их преодоления. Дед, падла, с нескрываемым удовольствием на лице пытался обременить меня работой, совсем необязательной, порой. Отказывать ему я не имел права — саботаж! Но вот потребовать обеспечить всем необходимым, согласно правилам техники безопасности — это, пожалуйста. Тот бегал за защитой к буйнопомешанному голландскому капитану, но скоро оставил свои попытки, когда я, распечатав требования ИМО (международной морской организации), выдержал словоистязания с последним (первым после бога).
— Что ты хочешь, дед? — утомившись беседой со мной, поинтересовался мастер.
— Хочу, чтобы его списали! — взвизгнул стармех.
— Что ты на это скажешь? — обратился на сей раз ко мне капитан.
— Да я, в принципе, не против, — ответил я. — Но, от работы я не отказываюсь. Также прошу увеличить мне жалованье в связи с тем, что мой контракт истек, а я до сих пор здесь.
— Ладно, идите оба! — в сердцах махнул он рукой и ушел в трехдневный запой. Усы у него обвисли еще сильнее.
Мы встретились в коридоре как-то, когда уже ехали снова в сторону Японии.
— Ты еще здесь? — удивился он.
— Угу, — ухмыльнулся я.
— Почему? — капитан вскинул брови. Усы тоже зашевелились к носу, но безуспешно, и снова поникли.
— Да работа у меня такая! — сказал я и пошел по своим делам. На сей раз я развлекал себя тем, что зашивал кроссовки с неброским названием «Найки». Порвались они, сердечные, через пять месяцев неэнергичной носки (раз в неделю). Правда, покупал их я в китайском магазине за двадцать два доллара. Да простят меня реальные производители за такое предательство!
Мастер еще мгновение постоял в раздумье, обозвал пространство «шайзе», грянул свистом бравую песнь и ушел по своим правительственным делам (подозреваю, что дела эти булькали и имели крепость в сорок градусов). Вообще-то все мы знаем, что свистеть в море нельзя. Но гордые и независимые европейцы часто пренебрегают этим запретом. А мы, суеверные, заслышав свист начальствующей особы, непроизвольно втягиваем головы в плечи и ждем беды.
Эх, сюда бы моего самого первого капитана, который вывернулся передо мной наизнанку на плавательской практике в бытность мою студентом ЛИВТа. Очень невысокого роста, лысый с абсолютно прозрачными глазами, он производил впечатление маньяка. Таким он и был, этот шишок с фамилией Шишук. При любом удобном случае таскался за мной и учил морским правилам и обычаям. Что бы я ни делал, все отдавало кощунством на его взгляд.
— Ты бы еще свистеть начал! — пугал он меня и с видимым удовольствием начинал учить жизни.
Впрочем, некоторые вещи, поведанные мне, были вполне разумными. Не все суеверия мракобесные. Пару раз изрядно ударившись головой, я навеки уверовался, что внутри судна нельзя наступать при движении на любые препятствия под ногами — их нужно всегда перешагивать — подволоки-то низкие, можно ненароком и голову сломать. Нельзя бросать за борт окурки, тем более мочиться с борта. Тут уж дело не в сохранении экологии, а в том, что море кормит нас, дает нам работу, надо его уважать.