Полярные дневники участника секретных полярных экспедиций 1949-1955 гг.
Шрифт:
Я лежал, полузакрыв глаза, прислушиваясь к этим звукам, которые стали такими привычными за два месяца палаточной жизни на дрейфующем льду в центре Арктики.
Лучи незаходящего полярного солнца с трудом проникали сквозь толстую плёнку наледи, покрывшей круглый глаз иллюминатора, отчего в палатке царил хмурый сумрак. Меблировка палатки была более чем скромной. Две походные койки-раскладушки с кирзовыми кулями спальных мешков с пуховыми вкладышами. Складной столик, заставленный баночками и коробочками с порошками, таблетками и мазями, отсвечивающий потускневшим хромом стерилизатор со шприцами и хирургическими инструментами. Между койками
Ящик служил обеденным столом, о чём красноречиво свидетельствовали многочисленные пятна всевозможных размеров и расцветок, стопка немытых алюминиевых мисок и пол-литровые эмалированные кружки с коричневыми льдышками чая.
Вместо стульев – четыре десятикилограммовые жестяные банки с пельменями, аккуратно обтянутые толстой мешковиной. Пол в два слоя был застелен оленьими шкурами. Правда, они давно утратили свой первоначальный нарядный вид. Их когда-то пушистый, отливающий коричневым блеском мех свалялся, смёрзся, превратившись в скользкий, твёрдый, бугристый панцирь.
Слева от входа притулилась коротконогая газовая плитка на две конфорки. От неё тянулся толстый чёрный шланг к внушительному стальному баллону с жидким пропаном. На ночь плитку обычно гасили, и не столько по соображениям пожарной безопасности, сколько из экономии. По утверждению наших хозяйственников, в спальном мешке из волчьего меха не замёрзнешь даже на полюсе холода, а каждая капля газа, совершив путешествие из Москвы к Северному полюсу, превращается в чистое золото. Однако стоило только выключить газ, как мороз лихо принимался за дело. Вода в ведре промерзала до дна, превращаясь в голубоватый слиток, а красный газовый баллон покрывался нарядным, причудливым узором инея.
Я поднёс к лицу руку с часами. Стрелки показывали восемь утра. С завистью посмотрел на соседнюю койку, где сладко посапывал, забившись с головой в спальный мешок, радист Борис Рожков. Крохотное отверстие, оставленное им для дыхания, обросло пушистым венчиком инея. Оттуда то и дело, словно игрушечный гейзер, выскакивала струйка холодного пара.
Пора вставать. Я взглянул на термометр над кроватью. Восемнадцать градусов мороза! От одной мысли, что сейчас придётся вылезать из мешка, по спине побежали мурашки. Кажется, ко всему можно привыкнуть в полярной экспедиции – к постоянному чувству опасности, неудобствам палаточной жизни, к холоду. Но к вставанию поутру в промёрзшей палатке – никогда!
Чтобы облегчить эту процедуру, необходимо зажечь газ и дождаться, пока в палатке потеплеет. Действую отработанным акробатическим приёмом: не вылезая из спального мешка, приседаю на койке, затем, согнувшись пополам, дотягиваюсь до плитки и зажигаю газ.
Запалив горелки, я с облегчением откинулся на койку и вытянулся в спальном мешке. На фале, протянутом под куполом палатки, висели оставленные на ночь для просушки куртки, унты, меховые носки. Подхваченные потоком нагретого воздуха, они вдруг зашевелились, закачались, словно обрадовавшись долгожданному теплу. Не прошло и пяти минут, как явно потеплело. Дружно сопели горелки. Я закрыл глаза. И вот в какой уж раз перед моим мысленным взором возникли скалистые берега Северной Земли. Здесь произошло моё крещение Арктикой, и какие-то невидимые узы связали меня с ней навсегда.
В палатке было холодно, и я всё раздумывал, вставать или не вставать. Шум, раздавшийся у входа, заставил меня открыть глаза. Кто-то, топоча, отряхивал снег, прилипший к унтам. Через несколько мгновений откидная дверь в палатку приподнялась и внутрь неё просунулся сначала один рыжий меховой унт, за ним другой, и, наконец, передо мной выросла знакомая, запорошённая снегом фигура Василия Канаки – аэролога экспедиции и моего первого пациента, которому я по ошибке всучил вместо бодрящих таблеток снотворное. Однако это недоразумение положило начало нашей крепкой дружбе, несмотря на значительную разницу в годах.
– Кончай валяться, док, – сказал он, присев на край кровати. – Сегодня грешно разлёживаться. Девятое мая. Давай одевайся, а я, если разрешишь, займусь праздничным завтраком.
Пока я, стоя на кровати, натягивал на себя меховые брюки, свитер, суконную куртку, Канаки поставил на одну конфорку ведро со льдом, на другую – большую чугунную сковородку, достал из ящика несколько антрекотов, завёрнутых в белый пергамент, и брусок сливочного масла. Затем, обвязав шнурком буханку замёрзшего хлеба, подвесил её оттаивать над плитой.
– Вы, Василий Гаврилович, распоряжайтесь по хозяйству. Будьте как дома. Пойду принимать водные процедуры, – сказал я, втискивая ноги в унты, которые за ночь от мороза превратились в деревянные колодки.
– Смотри не превратись в сосульку, а то, не ровён час, оставишь экспедицию без доктора, – отозвался Канаки.
Обернув шею махровым полотенцем, сжимая в руке кусок мыла, я выскочил из палатки. Ну и холодина! Наверное, градусов тридцать. И ветер. Промораживает до костей. Умывальником служил длинный пологий сугроб, образовавшийся с подветренной стороны палатки. Я торопливо сгрёб охапку пушистого рыхлого снега и начал так неистово тереть руки, словно решил добыть огонь трением. Сначала сухой промороженный снег не хотел таять. Мыло отказывалось мылиться, но я продолжал умывание, пока во все стороны не полетели бурые мыльно-снежные брызги. Следующая охапка снега – на лицо. Оно запылало, словно обваренное кипятком. Не снижая скорости, я растёрся полотенцем и пулей влетел обратно в палатку. Уф-ф, до чего же здесь хорошо! Теплынь. От аромата жаренного с луком мяса рот наполнился слюной.
Борис уже оделся и усердно помогал Гаврилычу накрывать на стол, на котором стояла тарелка с дольками свежего лука, нарезанная по-мужски крупными кусками копчёная колбаса и запотевшая бутылка без этикетки.
Скрип снега возвестил о приходе нового гостя. Это был Володя Щербина. В недавнем прошлом лихой лётчик-испытатель, о чём красноречиво свидетельствовали четыре ордена Красного Знамени, он не сразу отважился перейти в «тихоходную» авиацию. Всё решила случайная встреча с известным полярным лётчиком А.Г. Крузе. Полгода спустя он уже сидел за штурвалом полярного Си-47.
– Здорово, братья-славяне! С праздником! А вот это, так сказать, мой личный вклад в общее дело, – сказал он, доставая из глубокого кармана кожаного «реглана» бутылку армянского коньяка. – Сейчас народ ещё подойдёт. Весь наш экипаж, не возражаете? – Он присел на банку из-под пельменей, расстегнул «реглан» и… задремал. Сказалась усталость от напряжённых полётов последних дней.
Тем временем Борис успел перелить воду, полученную из растаявшего льда, из ведра в большую кастрюлю, вскрыть банку с пельменями. Все нетерпеливо поглядывали на кастрюлю, из которой доносилась глухая воркотня.