Полымя
Шрифт:
Совсем немного еще – и по времени, и по расстоянию, мимо лохматого ольшаника, мимо ракит, запустивших в озеро корни-змеи, – и появилось Полымя, чьи дома по всему проигрывали Покровскому. Попроще, победнее, а вокруг заборы из жердин на серых от старости столбах. Только в одном хозяйстве натянули металлическую сетку, а в другом наколотили штакетник, состряпанный из обрезков горбыля с покровской лесопилки. Но лишь для того натянули и наколотили, чтобы перед соседями покрасоваться, иной нужды не было. Это ближе к Москве, к большим городам заборы солидные – чаще из профлиста, бюджетный вариант, но не в редкость и монументальные, из бетонных плит, кирпича, дюймовых досок. Хотя Олегу представлялось,
«Слышала, о чем в Покровском бают?»
И так от дома к дому. Иногда бегом. И до самой околицы…
Олег добавил газку и скорости, начиная пологую дугу.
Шершавый язык леса лизал берег – леса сорного, лиственного. От берега до глубины тянулись заросли тростника, если по-местному – тростеца. Сейчас, в безветрии, тростец был неподвижен, но появится ветер, и он зашепчет, прижмется к воде.
За лесом были его пенаты. Хотя это он был при них…
Метрах в двухстах от берега, прямо напротив причала усадьбы, был еще один островок. О нем тоже бытовала легенда, звучавшая в устах Егоровой и Тютельки без всяких расхождений. Жили в здешних краях при царе Горохе парень и девушка и очень друг друга любили. Только не суждено им было венчаться, нарожать детей и умереть в один день. Семьи их враждовали. Прознав о том, что дочка собирается улизнуть с любимым, ее отец шибко разгневался и посулил молодцу смерть скорую и лютую. Девушка парня предупредила о грядущем возмездии, и тот пустился в бега. Но убежать далеко не успел, потому что отец его избранницы был злым колдуном. Произнес он заклинание, и застыл парень прямо на бегу островком, который люди назвали Беглым. А девушка, тоже волшебница, повела очами, махнула рукой и стала горой-холмом на том берегу озера. Так они и смотрят с тех пор друг на друга…
Беглый был островком крошечным: земли – на две ракиты. И вот какая странность – ловить там было нечего, никогда не клевало, но об этой загадке легенда ничего не говорила.
На причале маялся Славка.
Олег заглушил мотор. «Бестер» сам дотянулся до помоста.
– Как дела, Слава?
Тот зачастил:
– Дядя Олег, а там костер был!
– Где?
– У Жабьего ручья.
– Кто запалил?
– Я не видел.
– К скиту пройти не пытались?
– Они на берегу были, в стороне.
– Ты там прибрал?
– Вот. – Славка показал лопатку.
Олег выбрался из лодки.
– Ты извини, Слав, устал я что-то. Ты иди, ладно? – И добавил обязательное: – Утром будем корабль строить. Хорошо?
– Хорошо.
Славка по-медвежьи тяжело повернулся и стал подниматься по дорожке. Олег ждал, что он остановится, обернется и спросит: «А когда мы на остров поедем, дядя Олег?» Но Славка так и протопал, ссутулив плечи, до самого верха, мимо стапеля с кораблем, корпус которого еще не до конца был обшит по шпангоутам досками. Эти шпангоуты они устанавливали вместе, один бы Олег не справился.
Ошвартовав лодку, Олег взял корзину и пошел к дому.
Надо было выпить. Обязательно.
Так он и поступил, достав из холодильника початую вчера бутылку. Придержал рюмку в руке – не повезло вам, парни, – и выплеснул ее содержимое в рот.
Со второй рюмкой помедлил.
Нервы, значит… Тут у вас ошибочка, товарищ участковый. Или после сегодняшнего уже «гражданин»? Хотя не пойман – не вор. Да и не поймают, потому что не найдут, а не найдут, потому что не будут искать. С чего бы что-то искать, когда вот следы от колес, елки поломанные, трупы. Что еще нужно для ясности? Да и не вор он. У кого он украл? Были бы парни живы, тогда да, а так – будто и не находили. Он просто взял, потому что ящик был открыт, потому что увидел и не устоял, не совладал. И что? Был участковый для него товарищем Егоровым, стал гражданином начальником? Какого бреда?
– За бред! – провозгласил он.
И выпил. И снова налил, не закусывая.
Струны, значит… Снова ошибочка. Тут одно другим прикрылось, одно другое подвинуло, краски размыло из черных в серые. А не возьми он, так измучился бы, сожалея, что не осмелился. Но он прибрал и уже о том думал, как спрятать, а не о том, как скоротечна жизнь человеческая. Некогда было скорбеть. Потом грибы стал чистить, и это тоже было защитой: механический труд, тупая работа – лучшее средство от травмирующих мыслей.
– За товарища Шпагина!
Он выпил. Заел печеньем из вазочки на столе. Вкусное у Марии Филипповны печенье.
А если все же найдут? И поймут, что это он спрятал, больше некому? Что он тогда скажет? Детская шалость, хватательный инстинкт…
– Отбоярюсь!
Или о Шурупе им рассказать, комке шерсти на красном снегу? Рассказать о звере с желтыми глазищами, которого только очередью из автомата и возьмешь? Так не поймут, на то кивать будут, что надо было ружье покупать. Ага, с серебряными пулями.
Олег плеснул еще, чувствуя, как струится от живота к ногам, как растекается по груди живительное тепло.
Выпил.
И печенюшку… Нет, нужно что-нибудь посерьезней. Кусок черного хлеба и сальце сверху – самое то будет. И огурчик. Соленый. Крепенький. Хрустенький.
Он полез в холодильник, соорудил закусь. Чавкнул. Хрустнул. И подумал, что, вообще-то, прав Игорь Григорьевич, да и не он один, со стороны наверняка так и кажется, что нервы у Олега Дубинина железные, что ничего его не трогает, не пронимает. И ведь что характерно? Не обманывается народ! Пускай не полностью, не до конца, но так и есть. Много лет он ковал себе броню, пока не стало получаться, это лишь поначалу коротка была кольчужка.
«Ты бесчувственный!»
Сколько раз бросали ему этот упрек и мама, и Ольга, а он не соглашался:
«Я умиротворенный».
От дальнейших объяснений и толкований он уклонялся, но считал так: умиротворенный – это живущий в гармонии с собой и миром. В его случае самым верным было этот мир от себя отодвинуть, и прежде всего людей, чтобы не лезли и не мешали. Каждый человек, близкий или встречный-поперечный, есть потенциальная угроза: не нагадит, не наступит на ногу, не толкнет плечом, так попросит или озадачит. А ему своих задач хватает, поэтому надо отодвинуть или отодвинуться, и будет тебе покой и счастье.
Олег икнул. Глаза слипались. Пора на боковую. Только глянуть, кто разводил костер у Жабьего ручья и так ли ни при чем здесь скит.
В аппаратной царил полумрак. Окон здесь не было, как и положено тайной комнате. Только светились три экрана. На каждом ряды картинок, на круг – восемнадцать, по числу камер. Два прямоугольника были черными, придется вызывать мастера, сам он разбираться с капризами видеотехники не будет – не умеет, да и ни к чему, на то обученные люди есть.
Дом, причал, корабль, подъездная дорога, скит… Изображения казались застывшими раз и навсегда. Но это не так – все менялось: ветер тревожил кроны и приминал траву, расходились круги от хлестнувшей хвостом по воде рыбы… В памяти компьютера хранилось все схваченное объективами за трое суток, да больше и не надо.