Полымя
Шрифт:
Поддерживать разговор Олегу не хотелось, но отмолчаться было как-то неловко. Тем более что своими «мальчиками-девочками» он как бы сам пригласил водителя к тому, чтобы развязать языки. Поэтому он выдал банальность:
«Чисто не там, где гадят, а где убирают».
«Убирают, конечно, – согласился таксист. – Но народу-то сколько, летом особенно, поспей за ними. А знаете, кто за нужниками следит? Монахи! Послушание такое. Кого для усмирения гордыни, кого за иное прегрешение. И ведь не ропщут! А кто неудовольствие позволит, тот потом кается. Это я к тому, что они в монастырь идут, чтобы к Богу ближе быть, а их – очко драить. Утром в храм на службу и вечером на службу, а между – на очко».
Олег чуть наклонился, чтобы разобрать написанное на карточке в рамке, закрепленной на «торпеде», – еще один признак подступающей цивилизации. Прочитал: «Крапивнин Александр Петрович».
«А что, Александр Петрович, – начал он, сворачивая с «вонючей» темы, – много, говорите, в монастырь людей приезжает…»
Таксист покосился сначала на него, потом на панель приборов и не стал упрямиться, тоже свернул:
«Навалом! Автобусами, машинами, летом по воде из города».
«Я с машиной был, – зачем-то объяснил Олег. – Жена за рулем – милое дело. Она с подругой там осталась. Завтра уедут, а я сегодня собрался».
Водитель понятливо кивнул:
«На заутреню пойдут. Сейчас для этого все условия, не то что раньше, когда в монастыре, кроме храма, сплошь трущобы были, да и храм разве что святым духом держался. А теперь – условия. Дом для паломников восстановили, там они и ночуют. Я, правда, внутрь не заходил, но рассказывали – казарма казармой. Но и другое говорят: есть там номера со всеми удобствами, вроде гостиничных, но это уже задорого. Так что и людей приезжает много, и перекантоваться до заутрени есть где. В общем, всем хорошо, только нам, таксистам, не всегда и не очень. Отвезешь, а назад как выйдет. А поутру снова туда. Вроде бы двенадцать километров всего, но на бензине все равно расход, и если на месяц прикинуть, то прилично выходит. Хотя, конечно, грех жаловаться, с монастыря кормимся, с работой у нас тут не густо».
«Грех? – переспросил Олег. – Вот какая монастырская жизнь заразная. Все согрешить боятся».
Таксист качнул головой:
«Кто поглупее, те не боятся. Они и не знают, что грешат. Счастливые. Даже завидно».
«А вы, значит, боитесь?»
«Боюсь. И грешу… Ах, черт!»
У переезда через железнодорожную ветку они пристроились за трактором с прицепом, накрытым папахой сена. Его подкинуло на рельсе, и здоровенную охапку швырнуло на «шестеру», занавесив капот и лобовое стекло.
Таксист ударил по тормозам, распахнул дверь и выбрался наружу. Сбросил сено на дорогу. Повернулся к трактору, который и не подумал остановиться, так и тащился еле-еле, махнул рукой и вернулся за руль.
«Гаденыш!»
Выругался таксист от души, но не зло, почти весело. Включил дворники и опрыскал стекло водой, удаляя оставшийся сор. Воткнул передачу, рывком преодолел рельсы и за несколько секунд догнал трактор. Обогнал его и помчался дальше, напоследок выставив в окно руку и погрозив обидчику кулаком.
«А чего разбираться не стали?» – спросил Олег.
«Да пустое это. Если всякий раз отношения выяснять, так жизнь и пройдет».
«Да вы философ».
«Шофер я», – буркнул таксист, и пальцы его сжались, словно хотели расплющить баранку.
«Давно таксуете?»
«Шестой год».
«Частный извоз?»
«Он самый».
«А чего «шашечки» налепили?»
«Чтобы с дурацкими вопросами не приставали. В ту сторону, не в ту сторону, и чтобы не надеялись, что задарма повезу».
«А от гаишников вопросов не ждете?»
«Да я, почитай, их всех знаю, а они меня. Миром расходимся».
«Ну да, город у вас небольшой, все на виду».
«Так и есть. Не по имени знаешь, так в лицо. Я же местный, в порту работал. Столяр я, плотник, и за краснодеревщика могу».
«А почему уволились?»
«То не я – жизнь уволила. Раньше по озеру и баржи тягали, и «трамвайчики» пассажирские ходили, пристани были, рейсы на самые дальние плёсы строго по расписанию. А что сейчас? От всего флота три калеки-недомерка остались. Паломников в монастырь доставляют. Чтобы куда подальше, уже нерентабельно. А без теплоходов пристани не нужны стали, развалились без ухода, теперь до деревень только на машинах или на моторках».
«И куда флот подевался, на сторону толкнули?»
«Если бы! Так бы хоть плавали кораблики. У нас судоходного пути на Волгу нет, как их продашь? Как на сторону доставить?»
«А сюда они как попадали?»
«По железной дороге, на специальных платформах. Те, что поменьше, целиком везли, а покрупнее – частями и здесь собирали. В порту и собирали, и я этим занимался, все что по дереву – мое. А когда теплоходы на металлолом стали резать, уволился».
«Рука не поднялась?»
«Вроде того. Вот так все и вышло: был на озере флот – и нет его. Размародерили кораблики, а потом газорезкой. В войну сберегли, а в мирное время профукали. Я вот на улице имени Хорошкова живу. Отважный был капитан! Первой военной осенью его пароходик немцы бомбами забросали. Хорошкова ранило тяжело, в руку. Так его перевязали, и он опять к штурвалу встал. И всех эвакуированных до города доставил. Уже там без сознания свалился. Кисть ему потом ампутировали, а он, как из госпиталя вышел, обратно к себе на мостик, рулить. Вот какой человек был. Он в конце 50-х умер, своей смертью, по болезни. Тогда и улицу в его честь назвали, до того она Никольской звалась, и пароходик переименовали – был «Смелый», стал «Капитан Хорошков». Это я к тому, что он первым под горелку отправился. А ведь так и ходил все эти годы: отремонтируют – и снова на воде. Тоже неубиваемый! И доплавался…»
Крапивнин замолчал. Молчал и Олег. Слова были не нужны, лишние.
* * *
Крупа просыпалась. Люба смела ее с полки ребром ладони в пригоршню другой и высыпала обратно в пакет.
Хлопнула дверь. Она обернулась.
– День добрый.
Она не ответила, только голову наклонила. Это не было неуважением. Люба к участковому относилась хорошо – по ее меркам и по сравнению с тем, как относилась к большинству жителей Покровского, не говоря уж о людях проезжих.
Егоров к такому обхождению относился спокойно. Он подошел к прилавку.
– Я не покупать. Я спросить. Ты Славку Колычева сегодня видела?
По виду участкового Люба поняла, что на сей раз отделаться кивком не удастся. И все же попыталась.
– Так видела? – с нажимом повторил Егоров.
– Заходил.
– Когда? Зачем?
– Утром. За конфетами.
– Куда потом направился, не заметила?
– Нет.
– А сам он не говорил?
– Славка?
Егоров нахмурился: да уж, нашел что спросить.