Полымя
Шрифт:
Следующая остановка – магазин. Дверь, заиндевевшая у косяков, была плотно прикрыта. Ступеньки присыпаны песком.
Покупателей в магазине не было.
«Добрый день».
Люба стояла на табурете. Спрыгнула, ушла за прилавок.
С тех пор как Олег был здесь последний раз, ангелов прибавилось. Улыбающиеся и строгие, со сложенными за спиной и расправленными крыльями, в длинных хитонах и коротеньких рубашках, они висели под потолком на нитках и вращались в медленном танце. Сейчас их было десятка полтора, а на прилавке лежали еще две фигурки – и листы плотной бумаги, и ножницы, и цветные карандаши, и катушка ниток.
«Помешал? Извините. Давайте помогу, я все-таки повыше вас».
«Не надо. – Челка плотнее занавесила лицо. – Сама справлюсь. Вам хлеба?»
«Хлеба мне, Люба, не надо. У меня просьба. Не могли бы вы и мне таких ангелов вырезать. Парочку».
«Зачем вам?»
«Нравятся. Очень они у вас хорошо получаются. В доме повешу».
«Зачем?»
«Как зачем? Новый год на носу. Потом Рождество, Крещение. Пусть радуют. Пожалуйста».
«Сделаю…» – последовало после паузы, и Олег мог только догадываться, сколько всего эта пауза в себя вместила.
«Договорились. Я дня через три заеду».
Он взялся за ручку двери. Сейчас подует сильнее, и ангелы под потолком закружатся, как девочки-снежинки на утреннике в детском саду.
Больше в Покровском его ничего не удерживало. Что намеревался – сделал. А с Любой вон как издалека заходить приходится…
«Все, Шуруп, – он повернул ключ в замке зажигания. – Домой, на волю».
Через три дня, под перестук капели внезапной оттепели, он снова был у магазина. Вошел и ждал, пока уберется Тютелька, покупавший курево. На прощание тот одарил Олега неприязненным взглядом.
«Не хотел при этом…» – объяснил Олег доверительно и вполголоса, словно у них с Любой была одна тайна на двоих. А тайны сближают.
Люба протянула ему конверт.
Слова восхищения были заготовлены, но произнести их следовало чуть погодя. Поэтому Олег достал из конверта бумажных ангелов, рассмотрел и только тогда сказал:
«Спасибо! Прелестно!»
Он не лукавил. Фигурки были выполнены мастерски. Тонкая работа, и со вкусом. Это он отметил, когда еще прошлой зимой увидел, как и чем украшает продавщица поселковый магазин. Тогда он воздержался от вопросов – не те были отношения, не сложились еще, а в этом году спросил у Анны Ильиничны, и та просветила:
«К Рождеству готовится Люба. И так каждый год, лет пять уж. Народ сначала посмеивался, но не по злобе, плохого не думай, из удивления. От кого-кого, а от Любы такого никто не ожидал. Она же каменной казалась, а смотри-ка, каменная, да не совсем. Ох, ничего-то мы о людях не знаем. Живем рядом, а не видим. Любу многие просили таких ангелов им сделать, она всем отказала. Кто-то сам пытался вырезать, но так красиво не получалось. Тут без любви никак, а у Любы она нерастраченная, сам понимаешь».
«А если я попрошу, то как?»
«Вот уж не скажу. Ты, Олег, человек у нас новый, за тобой следа нет, за спиной Пятнатой не обзываешь. Попробуй, а откажет – не обижайся».
«Не обижусь. Отучен. А давно у нее…»
Олег поднес пальцы к лицу, но Егорова оборвала его на полуфразе:
«На себе не показывай! Примета есть – на тебя зараза перейдет».
Олег отдернул руку, но вопрос повторил:
«Давно у нее пятно это?»
«Не с рождения. Она в школе училась, в последнем классе. Тогда в деревнях наших детишек куда боле было, чем сейчас, их в район на автобусе возили. Как-то вернулась из школы и жалуется: щека горит. Отчего? Укусил кто? Обожглась? Нет, ничего такого. Думали, пройдет, а оно вон как вышло, через неделю пятно на треть лица. В школу Люба больше не ездила, стеснялась на людях показываться. Игоряша-то мой, он тогда хоть и помоложе был, а настырный, поговорил с директором школы. Уж как убедил, не ведаю, но диплом об окончании десятилетки ей выдали».
«А что врачи?»
«Ездили они с матерью. Только у нас не больничка – одно название. Доктора какие-то мази прописали, те не подействовали. Тогда руками развели: не знаем, что такое, в областную давайте. Отправились они туда, а им: вам в Москву надо, нет у нас специалистов по таким болезням».
«И что?»
«А то, что в Москве они не были. По бесплатному лечиться – время терять. За деньги – а где их взять? Времена-то какие были? У нас ферму закрыли, да и вообще – ужас. Народ совсем обеднел, а столичные врачи дорого стоят, не напасешься».
Олег пожал плечами:
«Так-то оно так, но можно было исхитриться, другие как-то выкручивались».
«Как? С сумой по миру пойти: подайте, люди добрые. А Люба гордая, у меня денег не взяла».
«У вас?»
«А что ж такого? Я матери Любы постарше буду. Хоть и не подруги, а все же в одной деревне всю жизнь живем. Как с дочкой эта беда приключилась, она мне не раз плакалась. Вот я и принесла деньги, у нас с Игорем отложены были. Не взяла… Разуверилась Люба».
Егорова внимательно посмотрела на Олега, что-то для себя решая:
«Ладно, ты не разнесешь, при себе держать будешь, потому и скажу. Не разуверилась она, а поверила. Люба ведь не только к докторам обращалась. К знахаркам тоже. Есть у нас такие. Одна так даже знаменитая, к ней издалека люди приезжали. Одни Любе отвары совали, другие – примочки, и все без толку. Тогда они к той знаменитой повелись, а знахарка глазами зыркнула и говорит: идите отсюда, порча это, и нет от нее средств во всем свете, и денег ваших мне не надо, потому как помочь не могу, не дано мне этого».
«Какая честная колдунья», – с иронией проговорил Олег.
«Ворожея. Ведьмино семя. А у них правило: пообещала, что сделать не может, дар могут отобрать».
«Кто?»
«Кто дал, тот и отнимет. Силы какие-то, а какие… Может, то колдуньям известно, только они помалкивают».
«А не проще все? Видят, что не справятся, случай сложный или запущенный, вот и не берутся, чтобы своей репутации не навредить. Так ведь легко клиентуру растерять».
«Может, и так, – не стала спорить Егорова. – Те, которые поглупее, на это не смотрели, с отварами своими, а эта, значит, была умная».