Полымя
Шрифт:
«Была?»
«Померла она прошлым летом. Даже в газете писали».
«Болела? Что же она себе не помогла? Сапожник без сапог».
«Вот ты смеешься, а неправильно это. Умер кто, пусть земля ему пухом, его пожалеть надо, ему суд предстоит, и что еще там решат… Я думаю, если и были за ней прегрешения, то многое простится. Людям помогала и многим помогла. А что кому отказывала, так то не грех, а наоборот, обманывать не хотела, надеждами тешить, а это уже благо».
«Вы же про ведьмино семя сказали, не я».
«Сказала… Но не осудила. Есть кому повыше меня судить. Вдруг не ведьмой она была, наговорами только, а божьим человеком, как Евфимий».
«Это тот, который в скиту жил?»
«Ну да, я же тебе рассказывала. Или как Ириней».
«Старец монастырский?»
«Он, дай ему Господь здравия. Вот к нему, к старцу, Люба и пошла после всего с поклоном и крестным знамением».
«То есть знахарке не поверила?»
«Да как же ей можно верить, ведьме?»
«Помилосердствуйте, Анна Ильинична, то она у вас ведьма, то не ведьма, то хорошая, то плохая. Вы уж определитесь, а то у меня мозги набекрень».
«Это потому, что я старая, а у старух в голове каша пшенная. Но слушай, что дальше было».
Олегу захотелось закурить. Или выпить. А лучше и то и другое. Так захотелось, что запершило в горле. Он кашлянул.
«Что такое? – забеспокоилась Егорова. – Водички?»
«Нет, все нормально. Так что было дальше?»
«Не знахарке – Люба старцу поверила. Когда с монастырского острова вернулась, сказала матери, что терпеть велел».
«Утешил, называется».
«Не понимаешь ты, Олег. Терпеть – это ждать».
«Чего?»
«Чуда. И человека. Чуда без человека не бывает».
«За чудесами – это к волшебникам. Еще святые их творят. Мученики разные, страдальцы».
«Они за людей страдают, потому и могут других больше. Только не они творят – Господь по их молитвам».
«Пусть так».
«Так и есть».
Исходя из услышанного от Егоровой, Олег сомневался, что получит согласие продавщицы сельмага вырезать ему из бумаги ангелов. Но, должно быть, он и впрямь был на особом счету. Чем еще объяснить?
«Спасибо, – еще раз поблагодарил он. – Только вот что, Люба…»
Девушка и прежде была настороже, а после его слов напряглась, готовая и защищаться, и нападать.
«Вы не будете возражать, если я вашим даром поделюсь? Дурного не думайте, я о Славке Колычеве. Он ко мне приходит, увидит – попросит, а я отказать не смогу, так что уж лучше сам».
В ответ он услышал тихое:
«Славе можно. – А затем продолжение, на которое рассчитывал: – Я вам еще сделаю… – И совсем шепотом: – …Олег».
Этого он не ожидал – чтобы по имени. Есть контакт! Теперь его надо закрепить, упрочить.
«А какого отдать – этого или этого?»
Люба наклонила голову, и челка-завеса сдвинулась в сторону.
«Какого хотите».
«Тогда этого, с кудряшками. Как считаете, понравится?»
«Не знаю».
«Обязательно понравится. Прямо сейчас к Славке и заеду, чего тянуть, верно?»
«Верно».
«Остановись, – подумал Олег, – на сегодня достаточно».
«Все, погнал. А к вам опять дня через три».
На крыльце Олег улыбнулся: прокатило как по маслу, даже лучше, словно смазки ED-40 не пожалели, это которая в синем баллончике, напрыскали от души.
С козырька над крыльцом сорвалось несколько капель, простучали по ступенькам. Стоит подморозить, они обратятся сосульками, а крыльцо затянется льдом, и Люба будет его скалывать, присыпать песком.
«Й-эх! – выдохнул он. – Эй, Шуруп, бродяга, заждался?»
Пес расплющил нос о стекло двери «хайлюкса», вид при этом у него стал уморительный.
«Едем к Славке!»
И они отправились в Полымя, держась колеи и рассыпая брызги.
Славка оказался дома, и как же он обрадовался ангелу! Сложил огромные лапищи ковшиком и принял, как птенца в гнездо. И это было чудо, то самое, о котором говорила Егорова, которого без человека не бывает.
Вечером Олег порылся на полках и нашел «Алые паруса». Хорошее собрание у Воронцова, богатое.
Он помнил слова капитана «Секрета» о чуде, которое подвластно человеку, но помнил, как эти слова звучали в фильме, изреченные до неприличия красивым актером Лановым. А как в книге?
Олег сел в кресло у камина. Нет, сначала он достал из конверта бумажного ангела. Куда бы повесить? И повесил, закрепив нитку скотчем на углу каминной доски. Только после этого открыл книгу. Стал листать – и не обнаружил нужные слова там, где им полагалось быть, в финальной сцене. Он даже растерялся, но потом наткнулся на них несколькими страницами ранее. И были они какими-то путаными, хотя и хранили главное: если душа человека хочет чуда, подари ему это чудо, и новая душа будет у него, и новая у тебя.
Не об этом ли толковала Анна Ильинична? Отчасти. Только атеист Грин не стал вплетать в свой пассаж Господа. Но эти слова были и о нем, Олеге Дубинине, обещавшем себе сторониться всего и всех, зарекавшемся и позабывшем о зароке. Но еще не поздно сделать по-ленински: шаг вперед, два шага назад. И вероятнее всего, так и будет. Он отступит.
Олег перелистывал страницы. К началу – когда моряк Лонгрен отказал человеку в спасении, пускай и не заслуживавшему его. Потом в конец – когда Ассоль вошла в море, протягивая руки к Грэю. И поразился тому, как диаметрально противоположно подана эта сцена в книге и фильме, как по-разному показаны жители Каперны. Злобные, испуганные, ненавидящие, они отшатнулись от девушки, дождавшейся своего принца. Так у Грина. И они защитили ее от кабатчика Меннерса, облагороженные творящимся на их глазах чудом. Так на экране. Наверное, писатель был честнее, но в фильме смотрелось лучше.