Полынь-трава
Шрифт:
Все было не так, как представлял себе это Николай Болдин. Не было аудитории, заставленной столами, листков с вопросами, разложенных карточным веером, не было времени на обдумывание ответов. И вообще экзамена, как такового, не было, а был разговор, подчеркнуто корректный, неторопливый, заинтересованный. Так разговаривают обычно встретившиеся случайно в купе или в каюте путешественники, почувствовавшие взаимную симпатию и рассказывающие друг другу о себе под шум колес или звуки моря.
— Прежде чем узнать подробности вашей биографии из ваших уст, мы хотели бы сообщить вам немного о себе, чтобы вы могли составить представление, с кем будете иметь дело, если мы… понравимся друг другу, — произнес, искусно натянув маску доброжелательности, господин лет тридцати пяти с белыми висками. — Итак, я — Дуглас Рендал, полковник, воевал в сорок четвертом и сорок пятом, встречался с русскими на Эльбе, храню на память о наших встречах фотографию и питаю искреннюю симпатию к русскому национальному гению. С радостью содействовал бы установлению самых искренних отношений между американским и советским народом. Но для того чтобы дружить, надо лучше знать друг друга. Это знание может идти по официальным каналам, а может и по неофициальным, скрытым от глаз. Увы, мы вступили в полосу новой, «холодной войны». И никто не может сказать, чем она кончится: заморозит ли сама себя или превратится в войну горячую. Мы обязаны знать о возможностях и намерениях Советского Союза как можно больше. Мы стараемся, если можно так сказать, прогнозировать будущее наших отношений и со знаком плюс и со знаком минус, чтобы быть готовыми к любому повороту событий и не принимать решений торопливых, эмоциональных, продиктованных отсутствием должной информации. Эту цель я считаю в высшей степени серьезной и говорю вам об этом со всей убежденностью, желая передать ее вам. Теперь, я полагаю, о себе расскажет Джозеф О’Брайен. Прошу вас, Джо… — Полковник повернулся к человеку с идеальным пробором и поощрительно улыбнулся.
— Я постараюсь быть кратким, — произнес О’Брайен. — Пожалуй, главное впечатление в моей жизни… Мне пришлось быть помощником военного атташе в Москве два послевоенных года и видеть празднование Девятого мая в Москве. Я провел тот день на улицах и площадях, видел улыбки, слышал музыку, смех, песни и видел снопы праздничных салютов над Москвой. А главное — лица. Это были бледные, уставшие от войны лица, казалось бы разучившиеся улыбаться, но так горели глаза и так много было написано в этих глазах! Если бы я мог когда-нибудь описать все, что увидел и почувствовал в тот день, я был бы, наверное, счастливым человеком. Я хотел бы сказать вслед за полковником Рендалом: вижу цель в служении нашему сближению с Россией. Во всем доверяю господину полковнику, полагаюсь на его знания, на авторитет и еще на то, как он умеет разговаривать с людьми. Хотел бы научиться у него этому искусству. Мы с полковником Рендалом знаем друг друга много лет, я полагаю, что он воспримет мои слова так же искренне, как я их произношу.
Третий член «комиссии», как назвал ее про себя Болдин, был Анисим Ефремович Шевцов. Именно по его рекомендации и переступил порог засекреченного заведения Николай Болдин.
— Прежде чем мы начнем беседовать с вами о вас… возможно, вы имеете вопросы… Мы с удовольствием на них ответим.
— Да, у меня есть вопрос, — не совсем уверенно произнес Болдин.
— Так смелее, смелее.
— Вы, господин Рендал, совсем не жили в России, насколько я понял. А вы, господин О’Брайен, жили всего два года. Где же и каким, образом научились так чисто говорить по-русски? Мое русское ухо не улавливает акцента.
— О, у нас были хорошие учителя, — заметил капитан.
— Может быть, лучше сказать, хорошее усердие, — высказался Шевцов.
— Скорее и то и другое, — ответил полковник. — Попотеть пришлось много лет, чтобы удостовериться: русский язык один из самых трудных на земле. Но он помог нам лучше узнать и наш собственный язык. Говорят, все постигается в сравнении. Не знаю, как господина О’Брайена, но меня русский язык и тот комплекс знаний, который он помог впитать, сделал немного другим человеком.
— Рад слышать, — запросто сказал Болдин.
После небольшой паузы (Болдину давали возможность подумать и задать новый вопрос) его спросили:
— Хотели бы вы узнать что-нибудь еще?
— Спасибо, все.
— Тогда, пожалуйста… Как вы догадываетесь, прежде чем пригласить вас сюда, мы составили более или менее полное представление о вашей родословной, о взглядах родителей и об отношении их к Советскому Союзу. Знаем, кем были ваши предки, как честно служили России. Брусиловский прорыв вошел во все учебники военного искусства, и нам было приятно узнать, что ваш отец сыграл такую яркую роль в успехе ударного батальона восьмой армии под Луцком. Мы знаем, из какого достойного рода ваша мать. Полагаем, что сердца ваших родителей, несмотря на все, что принесли им красные, не могли не радоваться победе над извечным врагом России Германией.
— Да, у нас… как и у всех русских, была радость. В православной церкви отслужили молебен.
— Скажите, пожалуйста… этот вопрос продиктован исключительно характером нашего учебного заведения, мы просим вас отнестись к нему, так сказать, профессионально, — забарабанил по столу пальцами полковник. — Не было ли за последние годы, скажем так, незнакомых людей, которые пытались установить контакты с вашими родителями?
— Не могу ответить. Отец слишком занят, с мамой выезжает редко. У нас же гости бывают, но они, как правило, давно знакомы. Что касается меня, то кроме господина Алпатова…
— Это хорошо, что вы уже сошлись. Алпатов уважаемый человек и большой специалист по России. Мы ценим его опыт и знания.
— Теперь к делу. Наши вопросы будут, так сказать, из разных опер, — вступил в беседу капитан. — Сосредоточьтесь, пожалуйста. Предположим, вы совершаете путешествие в качестве специального корреспондента по Турции. Вернувшись домой, написали очерк. Его подготовили к печати, и вот вам звонят поздно ночью, поднимают с постели и говорят, что по условиям верстки надо дать новый обширный заголовок из двух слов, чтобы в нем было как можно больше букв. И при этом просят уложиться в три минуты. Что бы вы могли предложить метранпажу?
— По-русски?
— Можно по-русски.
— Я предложил бы заголовок «Достопримечательности Константинополя». Сойдет?
— Ого-го! Всего два слова, а сколько в них букв? — удивленно пропел Шевцов.
— Тридцать шесть, — тотчас ответил Болдин.
— Похвально. Теперь, предположим, вас попросили дать самый короткий заголовок, — произнес капитан.
— Опять из Турции?
— Можно откуда угодно.
— Тогда я бы предложил заголовок «В У».
— Что за «У», простите за некомпетентность?
— Есть такой городок на запад от Парижа на реке Уаза.
— Откуда вы это знаете?
— Люблю «ползать по карте». У нас дома большая карта Европы и Азии, я ее расстилаю на ковре и…
— Ваши «ползки», как вы сказали, имеют границы или вы часто переползаете их?
— Я часто бываю таким образом в России. Хочу представить ее, представить, как живут ее люди. И вообще стараюсь представить, чем была эта русская земля, чем станет?
— Единственное, что могу сказать, это очень похвально, — произнес полковник.
— Теперь мы хотели бы предложить вам несколько вопросов из анкет, разработанных психологами. Постарайтесь, пожалуйста, ответить, как с помощью автоматической ручки можно определить, насколько ровна поверхность стола, за которым мы сидим, имеет ли он наклон в какую-либо сторону, — с этими словами капитан протянул Болдину «паркер».,
Николай снял с ручки колпачок, отвинтил головку, задумался, увидел сквозь прозрачную плексигласовую стенку, что ручка полна чернил до отказа. Поднес ее к пепельнице, нажал на рычажок и выпустил половину чернил, после чего ручка стала походить на довольно приличный ватерпас. Положил ее на стол и определил, что тот имеет небольшой наклон в сторону окна.