Полынья
Шрифт:
Из Интернета Алексей узнал, что на Западе недавно появился новый лекарственный препарат, который показал свою эффективность при лечении рака желудка, – правда, очень дорогой… При очередном звонке дочери, которые в последнее время участились, словно дочь стала о чем-то догадываться, он сообщил ей об этом лекарстве и попросил, если оно действительно есть в продаже, прислать срочной почтой.
Так тайное стало явным, потому что в Англии такое лекарство можно было приобрести только по специальному врачебному разрешению и пришлось его заказывать в Израиле, где специального разрешения не требовалось. Вконец расстроенная дочь учинила Алексею допрос с пристрастием, и он ответил, что данное лекарство на всякий случай рекомендовал лечащий врач как средство профилактики рака. Однако он по-прежнему свято верил в целительное могущество Темных и мечтал о том дне, когда жена пойдет на поправку, и тогда он с гордостью расскажет дочери и всем, кому это интересно, как он с Темных
Лекарство было выслано, жена регулярно принимала его, но без видимых улучшений. Темных же твердил о наступлении макрофагов на раковые клетки, от которых, например, уже очистился ее позвоночник.
– Что, они и в позвоночнике были? – почему-то ужаснулся Алексей.
– Да, – сказал Темных, – но сейчас нет. Только позвоночник, разумеется, пострадал, стал хрупким, так что вашей жене скорее всего придется вести в дальнейшем лежачий образ жизни.
Вот оно что! Алексею почему-то казалось, что ему вернут здоровую жену… Это было его первым разочарованием, нет, скорее первой тенью сомнения в положительном исходе или, может, сомнением в самом экстрасенсе, которому он доверил здоровье своей супруги. Но он тут же справился с собой, помня, что только вера позитивна в данных обстоятельствах, и подумал, что ничего страшного нет и в лежачем состоянии – некоторые проводят так по полжизни, а то и всю жизнь… Лишь бы жила. Да, он совершенно искренне, заглядывая даже в самые темные глубины своего «я», не желал смерти жены – пусть хоть в каком, хоть в утешительно-оправдательном варианте якобы избавления от страданий. Он понимал, что будет прикован железной цепью к постели больной, что его собственная, отдельная от нее жизнь кончится, но был готов и на это. И не столько потому, что чувствовал себя давно и безнадежно виноватым перед ней, а потому, что по-своему, на какой-то свой эгоцентричный лад любил ее. Может быть, жалел, а может, чувствовал, что она, несмотря ни на что, единственный по-настоящему близкий ему человек, и ввиду не такой уж далекой старости страшился остаться один.
Темных между тем спокойно и уверенно отвечал на звонки Алексея, отчитываясь о проделанной работе, называя количество лимфоцитов, эритроцитов и прочих составных частиц крови, говорящих о состоянии больной больше, чем ее внешний вид, который пугал Алексея, и по словам экстрасенса выходило, что здоровые клетки организма идут в наступление на раковые и оттесняют их.
– Конечно, – говорил Темных, подтверждая последние печальные открытия Алексея, – ваша жена уже не будет такой, как до болезни, скорее всего ей придется лежать, но, поверьте, она будет получать удовольствие от жизни в той мере, в какой его получают обездвиженные люди. Человек, если душа его жива и свободна, быстро привыкает к любому дискомфорту.
– А в инвалидной коляске она сможет передвигаться? – спрашивал Алексей, рисуя себя их дальнейшую жизнь.
– Разумеется, – сказал Темных. – Если кто-то будет ее возить.
– Я и буду, – сказал Алексей.
– Вот и отлично, – сказал экстрасенс, как будто и это он устроил силой мысли.
А Алексей снова подумал, что наступает время, когда ему самому придется платить по счетам и возвращать долги, то есть жертвовать своей мужской вольницей. Видимо, он это заслужил – оставалось безропотно взвалить на плечи этот крест и нести, нести, пока сам не упадешь. Ну что ж, у каждого своя ноша… И едва ли найдется на свете тот, кому удалось избежать ее. Если честно, то, в конце концов, ничто не мешало ему в свободное от ухода за женой время удовлетворять хотя бы толику своих элементарных мужских потребностей с другими женщинами.
Есть люди, всю жизнь накапливающие в себе различную информацию, люди, собирающие знания из разных областей науки, культуры, политики, – это их ментальный хлеб. Из таких людей, если они не стали учеными или изобретателями, получаются хорошие учителя, методисты, популяризаторы, разного рода критики и систематизаторы. Чужое, то есть общее интеллектуальное наследие – это и есть среда их духовного обитания, в этой среде они как рыба в воде. Они умело ею пользуются, комбинируя знания в соответствии со своими вкусами. А есть люди, в которых те же самые знания почти не оседают, не преумножаются, но исподволь влияют на их личность; у таких людей обычно плохая память, они могут путаться в датах, событиях и именах, они не очень умеют говорить вслух, из них никакие ораторы и преподаватели, однако все, что пропущено ими через себя, формирует в них отзывчивость; их оружие – интуиция, и главное достоинство таких людей, пусть они не стали писателями, поэтами, художниками или музыкантами, в восприятии жизни как художественного акта, в эстетизации почти любых ее проявлений… Пожалуй, к таким людям можно было бы отнести и Алексея.
Конечно, на свете много и тех, кто сочетает знания с интуицией, но здесь речь
Ей было пятнадцать лет, когда они в составе группы старших школьников из туристического кружка Дворца пионеров отправились в путешествие на байдарках по Пинеге, притоку Северной Двины. Руководил этим кружком один из авторов так называемой «Ленинианы» – золотой жилы для историков: он изучал деятельность Ленина в Питере на основе адресов проживания «вождя мирового пролетариата». В группе было двенадцать школьников и трое, считая Алексея, взрослых. Все по кружку прекрасно знали другу друга, не раз бывали в походах – новичками были только он с дочерью.
Подготовка заняла несколько дней – на берегу Верхнего Суздальского озера в Озерках они проклеивали борта разборных трехместных байдарок прорезиненными полосами ткани – по продольным ребрам, так называемым стрингерам, где чаще всего и случались прорехи. А спустя три дня уже стремительно накидали огромные рюкзаки в плацкартный вагон поезда, сели и поехали на север. В Петрозаводске выгрузились, пересели на пассажирский «кукурузник» Ан-2, долетели до поселка Горки, то есть чуть ли не до истока Пинеги, собрали свои плавсредства, загрузили вещами, продуктами и поплыли, пять байдарок, почти 600 километров вниз, по течению. Впереди – начальник похода, завзятый путешественник, член Всесоюзного географического общества семидесятилетний Иван Ерофеевич, сухой, поджарый и немногословный, за ним руководитель кружка, неутомимый исследователь ленинских адресов энергичный бодряк Яков Дробкин, за ним еще две лодки и наконец Алексей с дочкой. Поначалу они отставали, но спустя полчаса Алексей приноровился грести двухлопастным веслом, и на них перестали иронично оглядываться…
В том году август на Севере выдался теплым, солнечным, и путешествие по воде, хотя и требовало немалых физических усилий, было в удовольствие. Поначалу река была узкой, и они плыли сквозь стоящий по берегам лес, в котором даже с байдарки были видны грибы – белые и подберезовики с подосиновиками, но стоянка полагалась только на обед. Для нее они выбирали песчаную отмель вблизи леса, куда бегали по нужде. И если у воды и возле костра ни комары, ни мошка не докучали, то стоило лишь на несколько шагов углубиться в заросли, как ты становился их законной добычей. При этом, разумеется, больше всего доставалось интимным местам, которые потом зудели, как от крапивы. В первую ночевку Алексея так искусали кровососущие, что утром его перекошенное опухшее лицо было не узнать. Сдержанно улыбаясь, все его подбадривали, дескать, поначалу и с ними такое бывало. Далее он уже пользовался репеллентом, на ночь тщательно на все молнии закрывал палатку, а успевшую залететь мелочь, мечущуюся под сводом палатки, выжигал пламенем свечи.
Трудно было не искуситься грибами, и хотя блюда из них, как рискованные, не приветствовались, собранные и сваленные в кучу у костра дары леса выглядели столь призывно, что руководители разрешали сварить их в качестве приправы к основным блюдам. Основная же еда состояла из каш с тушенкой или сухофруктами, преимущественно черносливом, и была на удивление вкусна.
Леса по берегам реки чередовались с заливными лугами, а сами берега то опускались, превращаясь в поймы, то возвышались холмами, поросшими травой, а порой становились каньонами, обнажая спрессованное цветными слоями прошлое. Байдарки были довольно ходкими, руки привыкли к веслу, попеременно – слева и справа – окунаемому в воду, жаль, на рыбалку не оставалось времени – вечером, когда вытаскивали на берег плавсредства, ставили палатки и разжигали костер, было уже не до нее. Да и досаждали неизбежные комары, заставляя плясать камаринскую, пусть данный танец и не имел к ним никакого отношения, в отличие от тарантеллы, обязанной тарантулам…
Особенно хороши были утренние часы с хрустящим от свежести воздухом, с обильной, посверкивающей, как хрусталики люстры, росой на траве, с еще зеркальной от безветрия, медленно текущей к далекому устью водной гладью, со стрекотом пробудившихся насекомых, с лягушками, прыгающими из-под ног, и всплесками рыбы на слепящей солнцем реке, в глубинах которой уже вовсю шла своя, сокрытая от посторонних глаз жизнь на выживание.
Вскоре после безлюдных покосов, обычно с рубленой времянкой для косцов на краю, по берегам появились деревни, всё старинные, почти не тронутые ни временем, ни войнами, если не считать убыток в них мужского населения и закрытых по причине официального атеизма церквей, в основном деревянных, ветшающих без должного ухода, – некоторым из них, еще сохранившимся, было более двухсот лет. Алексей взял с собой фотоаппарат и, едва причаливали к берегу, спешил к этим разве что чудом уцелевшим шедеврам деревянного зодчества – церквушкам, колоколенкам, часовням, фотографировал без устали, записывал, если удавалось узнать, их названия и дату постройки и так восхищался ими вслух, что над ним стали посмеиваться.