Полюбить Дракона
Шрифт:
Диана лишь пожала плечами.
— Странный ты, князь Эван, — произнесла она. — Мечтаешь о верности, а сам верным быть не готов? Мне верным? Я тоже хочу, чтобы ты любил одну лишь женщину — меня. Я избавилась от соперниц, очистила в твоем сердце место для себя — чем ты недоволен?
Эван молча, изумленно хлопая глазами.
Но из-за его спины выступил Леонард, и он был не менее изумлен.
— Диана, — выдохнул он, тараща глаза, — а ты где… взяла это?!
И он указал на черную палку в ее руках.
Диана растерялась.
Она
«Подумают еще, что я эту палку отняла, — почти с отчаянием подумала Диана. — Ведь рассказывала же она, что Ирка ее кусала и топила! А вдруг они про меня тоже самое подумают?!»
— Мне-е-е, — неуверенно проблеяла она, крепче сжимая черную лозу, — мне ее дала ваша матушка.
— Что ты сказала?!
Ярость мгновенно наполнила глаза Эвана, и Диана тут же растеряла последние крохи уверенности. Слова старухи «Ирментруда имеет право делать все, что ей вздумается» растаяли в ее ушах, и девушка поспешила оправдаться.
— Я правду говорю! — закричала она. — Эти… женщины напали на меня, хотели изуродовать и отнять колье, а она их напугала, а мне дала этот посох и велела всех их из дому прогнать…
— Как она напугала их? — в отличие от Эвана, Леонард был спокоен. Преувеличенно спокоен и сосредоточен, словно хотел рассмотреть что-то очень маленькое, ускользающее из поля зрения.
— Она шипела! А они называли ее Великой Старухой, — ответила Диана уныло. Только сейчас до нее дошло, как нелепо и неуважительно звучат ее слова. Вряд ли драконы будут в восторге от того, как она называет их мать.
Но драконы не стали кричать, обвиняя Диану во всех смертных грехах. Они в изумлении рассматривали витой посох в ее руке — черный, выглядящий по-металлически массивным, поблескивающий белыми царапинами на черной коре.
— Этого быть не может, — повторил Эван, потрясенный. — Как?!..
— Я правду говорю, — ответила Диана, не много осмелев. — Она сама мне его отдала. Я не отнимала у нее эту… палку.
— Ты б и не смогла, — мягко ответил Лео. В его голосе вскипало ликующее изумление. — Наша мать мертва вот уже лет… сто?
Теперь настала очередь Дианы изумляться.
— Что?! — выдохнула она. — Мертва?! Этого быть не может! Они же ее видели тоже, они же напугались!.. — она беспомощно оглянулась на воду, в которой исчезли остальные девушки. Вернуть кого-то из них, чтобы они подтвердили правдивость ее слов, было невозможно. — Может, это кто-то сыграл со мной злую шутку? Я же не знаю никого здесь, меня обманули!
— Нет, — Эван осторожно коснулся посоха. — Тебя не обманули. Посох-то настоящий. Я помню на нем каждый скол, каждую отметину. После ее смерти его не смогли отыскать.
— Как это?! — выдохнула перепуганная Диана. Руки ее, сжимающие палку, тряслись, и Эван положил свою ладонь поверх ее дрожащих пальцев и крепче прижал их к черному дереву.
— Мать иногда являлась призраком в замок, — задумчиво ответил Эван. — Распугивала самок… но посоха своего не предлагала никому. Мы думали, его в море унесло… Да так, наверное, и было. Но он вернулся — вещь-то волшебная. Мама, верно, до сих пор не сообразит еще, что мертва... Ходит по дому, забоится о нас…
— Погибла внезапно, — пояснил Леонард, и Диана ахнула:
— Гладкая Ирментруда погубила ее! — выкрикнула девушка. — Ирина! Она говорила, что они передрались, и…
Лео снова кинул.
— Да, — подтвердил он, не вдаваясь в подробности и всем своим видом показывая, что не хочет развивать эту тему. — Так и было. Вот видишь, никто тебя не обманывал. Ты просто встретила призрак. И она почему-то тебе поверила и взяла под свою опеку. Как и нас.
Диана была потрясена настолько, что ноги ее не держали. Она выдохнула, но вздохнуть не смогла, и ей пришлось присесть на мокрый валун у самой кромки воды.
— Она еще что-нибудь говорила? — спросил Эван, буравя девушку взглядом. В его чертах выписалось мучительное, просящее выражение.
«Наверняка он чувствует себя виноватым в ее смерти, — подумала Диана, глянув в лицо князя. — Мать-то погибла по вине его любимой Ирментруды… а он, хоть и был зол, все равно ее простил. Приблизил к себе. Все равно делил с ней ложе, наверное, даже раскаиваясь в своей мягкосердечности. Эван, и ты хочешь сказать, что не ведаешь любви?!»
— У тебя ее глаза, — заметила Диана. Эван мигнул, и она заметила, как на ресницах его блеснули слезы. — Она хотела, чтоб ты верил мне. Чтоб вы оба мне верили, — она перевела взгляд на Леонарда. — Обоим вам она хотела бы такой же веры и такой же любви, какая связывала ее с вашим отцом. И верности. Она хотела, чтоб я вам верна была… а не как Ирина. Она мне рассказала о ней. Ты любил ее, Эван, а мне говорил — любви нет.
— Не напоминай мне о ней! — взревел Эван. — Это всего лишь была особая самка!
— Конечно, — поддакнула Диана, раззадоривая его. Боязнь ее испарилась, она готова была дразнить Эвана бесконечно, мучая его и причиняя боль. — Для тебя она была особенной. Когда любишь, человек становится особенным.
— Нет, нет! — яростно выкрикнул Эван, словно пытаясь огненным пером перечеркнуть прошлое. — Вовсе не поэтому! Я сам выловил ее в море, вот почему! Она ко мне приплыла, моим рукам подчинилась!
— Как твоя мать твоему отцу, — снова поддразнила Диана. — Конечно, ты увидел в этом знак и продолжение их невероятной истории.
— Замолчи, — выдохнул злобно Эван, сжимая кулаки.
— Да, — продолжала меж тем Диана. В нее словно бес вселился, не позволяя замолкнуть, и она все смелее бросала ранящие слова Эвану в лицо. — Это и не любовь вовсе, ты прав. Ты просто увидел в этом знак и хотел бы, чтоб это было правдой. Это твое упрямство; может, амбиции. Но не любовь.
— Замолчи!