Полюбить Джоконду
Шрифт:
К нам попытался подсесть скелет в треуголке.
— Потом, потом… — отмахнулась от него Глинская и продолжала: — И только когда потянуло тлением — сообщили в милицию. Взломали дверь и в комнате на полу обнаружили уже разложившийся труп. Не за столом будет сказано: ее буквально лопатами отскребали от паркета.
У меня и без того кусок в горло не лез.
— А на столе, — продолжала Глинская, — стояли открытые консервные банки с тухлой рыбой.
— Ужас. — Я представил свой сегодняшний стол с Антошиными продуктами
— Однако они могли протухнуть потом. Главное — труп сгнил, и никакое вскрытие… — Глинская остановилась, заметив мою тошноту. — Может, выйдем на воздух?
— Говори тут.
— А вскрытие этим рыбешкам никто не делал. В общем, зафиксировали причину смерти — отравление рыбой. И дело закрыли. Нет, нам нужно выйти.
На улице начинало темнеть.
— Где твой ноутбук? — Я с удовольствием вдохнул морозный воздух.
— У меня на квартире. Не люблю гостиниц.
— А квартира где?
— На Васильевском острове. Тебе определенно нужно проветриться. Пройдемся немного пешком.
Она ухватилась за меня обеими руками, и мы поскользили к Васильевскому острову.
— Смотри дальше, — продолжила Глинская. — Сразу после ее смерти «Обелиск» начал подбираться к Гришке. Связь? Быть может, наследство?
— Какое наследство?! — удивился я. — Она была медработником, лаборантом. К тому же постоянно путешествовала. Вряд ли скопила что-то.
— Так, — согласилась Глинская. — И обстановка в квартире это подтверждает. Но может быть, сама квартира?
— Выходит, — возразил я, — Иннокентий позарился на эту однушку, ужасно пропахшую и на отшибе. И ломовые бабки вбухивал и вбухивает в Гришку ради нее?! Сейчас Лиза с Гришкой живут в суперотеле на Морской. Там номер в сутки стоит…
— Верно, — кивнула Глинская. — Не нужна Иннокентию однушка. Он и без однушки хорош.
Она поскользнулась, и мы вместе упали.
— К тому же, — Глинская сидела на льду и не собиралась вставать, — такие люди, как Марина, очень редко составляют завещание. Почти никогда. И почему Гришке? Скорее уж его отцу. Но она ни с кем из них не общалась… И тогда о каком завещании может идти речь?
Я помог ей подняться. Мы двинулись дальше.
— А Гришкин двойник?! — вдруг вспомнил я.
— Очень хорошо, — одобрила Глинская. — Ты настоящий детектив. Что теперь у нас получается?
Мы миновали какую-то реку и шли уже старыми улицами.
— Тебе нравится Питер? — спросила Глинская. — Он напоминает наши места.
— Мое место в Бутове.
— Нет, где ты раньше жил, Замоскворечье: Обводной канал, набережные Москвы-реки, переулки… Похоже, правда?! Нас тоже оттуда скоро выселят. И тоже в Бутово. Так что же у нас выходит?
— Что Гришкин двойник, возможно, общался со «своей» теткой.
— Завтра же это необходимо выяснить. Но тогда возникает вопрос: что за наследство?
Я молчал.
— Не знаешь? — улыбнулась
— С блокадного периода, — догадывался я.
— Да. И ответ именно там! Иннокентий останется верен себе во всех жизненных извивах. Какова была роль Марины в период блокады? Отвечай!
— Кричать: агу, — ответил я.
— Что-что? А ну-ка, повтори!
Не успел я рта открыть, как Глинская смахнула снег с оконного карниза, запорошив меня с ног до головы.
— Повторяй-повторяй! — смеялась она.
— Агу-агу, — повторил я, отряхиваясь.
— Теперь давай на машине кататься! — Глинская сделала серьезное лицо. — Вон на той… — Она кивнула на первый попавшийся на глаза «жигуленок» с холмиком снега на крыше.
— Открывай.
— Что? — дурашливо возмутилась она. — Думаешь, не открою?
Она, глядя на меня, вытащила из своей сумки длинный пульт и, наставив его на машину, пощелкала кнопками. И к моему удивлению, «жигуленок», пикнув и мигнув фарами, отомкнул дверь.
— Прошу, — дурачилась Глинская, — на водительское кресло. Как проводки зажигания соединить, надеюсь, знаешь?
Она шагнула к «жигуленку».
— Стой! — Я поймал ее за плечо. — Закрой машину. И пошли отсюда.
— Не за тем я ее открывала! — Глинская скинула мою руку. И вдруг обернулась, глядя на меня торопливо и мучительно, точно пытаясь запомнить перед долгой разлукой.
Мы перешли еще одну замерзшую реку и вскоре были у Глинской. Эта ее квартира странным образом походила на московскую. Мы сидели в комнате, также беспорядочно заставленной старой мебелью. Глинская разливала чай, а я скачивал на ее ноутбук лист за листом художества Репина…
— …Блин, голимого, — смеялась Глинская.
Работы оказалось больше, чем я думал. «Фуфел» и в самом деле «понарисовал» — почти везде внес изменения, но особенно в туалеты.
После чая я сел за работу. Глинская ушла в дальний угол комнаты.
— Итак, роль Марины в блокадный период мы выяснили, — неторопливо продолжала она, забравшись в кресло и сцепив пальцы на колене. — Что нам это дает?
— Ничего, — предположил я.
— Нет, дает. Ведь со своим «агу» она не могла существовать автономно.
— Ее мать! — догадался я.
— Точно! Теперь мы выявили автономию: мать — дочь. Дочь отбрасывается. Остается мать! Итак, мать во время блокады работала в госпитале. И на этот госпиталь мы и должны перенести самое пристальное внимание. И рассмотреть: что же там могло случиться?
— Все, что угодно, — зевнул я. — Кто же знает…
— Смотри, — перебила Глинская. — В этот госпиталь попадали вначале только военные, а потом все подряд. То есть мирные жители славного града святого Петра. Так? Какими они туда попадали? Сытыми и здоровыми? Нет! Больными и голодными. Мотаешь на ус?