Полюс холода
Шрифт:
Кун не хотел рассказывать, потому что тайна принадлежала не ему. А чужие тайны зверобой хранил, как спички на охоте. Он помнил предупреждение человека из района — молчать. Но совесть не позволила ему солгать другу. Поэтому он замялся, не зная, что сказать.
— Выходит, тайна? А я-то думал: Кун мне друг.
— Ай-яй, Кузя! — покачал головой старый охотник.
— Не хочешь — не надо. Нынче, видать, ты совсем ослабел, не можешь ходить в тайгу белковать, а зверя ищешь возле речки.
— Обижай не надо, Кузя, не надо обижай.
Кун не успел договорить. В чайную вошли Лагутин и молодой человек высокого роста.
— Прошу знакомиться: наши лучшие промысловики, — представил охотников Лагутин.
— Очень хорошо! — произнес молодой человек, протягивая Ошлыкову руку. — Ветлужанин, будем знакомы.
Потом он поздоровался с Куном, назвал свою фамилию и так же, как Ошлыкову, сказал: «Будем знакомы!» Старый Кун сразу же узнал в прибывшем человека из района, навестившего его в Комкуре. Узнал Куна и Ветлужанин, но виду не подал. Он с любопытством разглядывал Ошлыкова, о котором уже успел наслышаться.
«Вот он какой — живой старообрядец, — подумал Ветлужанин. — Рожа ой-ой! Не хотел бы я с ним встретиться на большой дороге».
Ошлыков расплатился с буфетчиком и стал собираться в дорогу.
— Ну, бывай здоров, Кун. Бог даст, еще встретимся!
— Ай, Кузя, ай, Кузя! — говорил старый охотник, не то радуясь, не то печалясь отъезду друга.
Когда Ошлыков вышел, Ветлужанин спросил Лагутина:
— Вы знаете, где он живет?
Евгений Корнеевич отрицательно покачал головой.
— А вы, Кун, — обратился Ветлужанин к охотнику, — вы бывали на заимке Ошлыкова?
— Не бывай…
— И не знаете, где его заимка?
— Моя туда не ходи, злой духа там сиди. Зверя стреляй нет, Кун не ходи.
— Ну, кто-нибудь вообще бывал у Ошлыкова? — помешивая чай, спросил Ветлужанин.
— Едва ли! — усомнился Лагутин. — Известно, старовер, все подальше от людей.
— На какие же доходы он живет?
— Белкует.
— Много народа сегодня будет? — меняя тему разговора, спросил Ветлужанин.
— Человек тридцать соберется.
— Это более чем достаточно, товарищ Лагутин. Как бы о предстоящей лекции объявление вывесить? У меня и афиша с собой.
— Все будет в порядке, товарищ Ветлужанин. Культурным силам мы всегда рады.
Лагутин позвал буфетчика и, вручая ему афишу, свернутую в трубку, приказал:
— Прибейте на дверях магазина.
Кун был обижен на человека из района, не признавшего его, старого знакомого. Вечером после лекции он сразу же ушел в общежитие охотников и лег спать. Но сон не шел. Кун долго ворочался с боку на бок и только под утро немного задремал. На рассвете, когда в темном небе еще сверкали тысячи звезд, он закрыл за собой двери общежития и покинул заготпункт.
…Якут и Щеголь второй месяц жили в землянке. Все необходимое им доставлял Старовер. Последний раз он приезжал почти три недели назад. За это время у обитателей землянки иссякли все продукты, и второй день они не имели во рту ни крошки хлеба. Впрочем, Якут-то был похитрее Щеголя: для себя он кое-что припас на черный день.
— Не жизнь, а жестянка, — зло проговорил Щеголь.
Он лежал на топчане, задрав ноги. Его сейчас скорее можно было назвать неряхой, чем щеголем: обросший, грязный, с горящими, как у голодного волка, глазами.
После того как, наставив дуло пистолета, он заставил Старовера и Якута поровну поделить деньги, его признали равноправным членом компании. Долгими зимними вечерами Якут рассказывал о князецком роде Старковых, о том, что все земли, которые простирались на сотни километров вокруг, должен был унаследовать он, Мичин Старков.
— Когда придут американцы, — возбужденно шептал он, — я все-все отберу. Оймякон будет мой. Комкур тоже мой, олени мои — все мое… Я буду самый богатый! А ты будешь у меня самым главным пастухом. И золото я найду. Скажут мне… я заставлю сказать…
В такие минуты Щеголь не на шутку опасался Якута, выкрикивающего слова в припадке бешенства. Успокоившись, Якут мрачно клялся:
— Я отомщу! Я сожгу Комкур…
Щеголь в душе презирал Якута, но виду не подавал.
— Слушай, Якут, что ты тут торчишь? На твоем месте я давно бы укатил из этой дыры.
— Куда?
— Свет велик.
— Нет, для нас с тобой он очень узок. Чуть что — сразу в каталажку. Но Мичин — старая лиса, он будет ждать своего американского друга, долго ждать… И сын будет ждать…
— Ты женишься? — изумился Щеголь, приподнимаясь с топчана.
— Да, если Мичин не дождется американского друга, то сын его — молодой князец Старков — дождется. Мичин все предусмотрел. Мичин — старая лиса.
Щеголь приподнялся и уставился на Якута: всерьез это он или блажит? На лице князца блуждала улыбка. Щеголь понял, что Якут верит в то, что говорит.
— Мелешь ты ерунду. Не придет американец сюда и не вернет тебе земли. Жди, как же!
Улыбка сошла с лица Старкова, глаза зло загорелись:
— Что ты сказал, беглый? Моя земля не будет моей? Мои олешки не будут моими? Так ты сказал?
— Так я сказал, князец Мичин Старков. Никто ничего тебе не вернет.
— Врешь ты, беглый. Будет! — Якут вдруг выпрямился и ошалело поглядел на Щеголя. — А что, если ты прав, беглый? — и, наклоняясь к собеседнику, прошипел: — Я, я все сожгу, и Комкур сожгу, и Оймякон… О-о! Князец еще отомстит…
— Брось представляться. И вовсе ты не князец, а вонючая собака…
Не успел Щеголь докончить последнюю фразу, как Якут опрокинул его и стал душить, приговаривая: «Я тебя заставлю уважать князца». Нападение было столь стремительным, что Щеголь растерялся. Кое-как вывернувшись, он головой ударил Якута в живот. Тот ойкнул и отлетел к двери. Из-под полы рассыпались куски сушеного мяса. Щеголь ногой ткнул в распластавшееся тело князца и набросился на припрятанное Якутом мясо. Наевшись, попил холодной воды и взглянул на Якута. Тот, обессилев, сидел в углу землянки, в глубоко запавших глазах его затаилась ненависть.