Полюшко-поле
Шрифт:
К дому подошел он в сумерках, - с дороги к его воротам вел широкий и черный след гусениц. Приехали!
Сынов застал он во дворе; тракторы стояли в каретнике (догадались, черти!), а Иван и Степка возле заднего крыльца мыли руки, - мать поливала им из ковша теплую воду - пар клубился до самого карниза.
– Приехали?!
– приветствовал их Егор Иванович и первым делом прошел к тракторам. Он провел рукой по радиаторам, похлопал по капоту. Машины были еще теплыми и сухими. "Сперва их протерли, а потом
– Молодцы!"
– Ну вот тебе, батя, и тягло, - сказал старший, Иван, подходя к отцу и вытирая расшитой утиркой руки.
Поздоровались.
– Хороши?
– Кабы мне их в руки, я бы наделал делов, - сказал Егор Иванович, снова оглаживая радиаторы.
– Не зарься, батя, не то раскулачат, - крикнул от крыльца младший, Степка, рыжий чубатый здоровяк в новенькой кожанке.
– Глуп ты еще, Степа. Я сам отвел свою кобылу в колхоз. Первым.
– Стара она у тебя была. Вовремя успел отвести, а то сдохла бы.
– Небось она была подороже твоей кожанки. А ты вот отдай свою кожанку.
– Э, батя, на личную собственность руки не поднимай.
– Да перестань зубы-то скалить!
– оборвала его старуха в безрукавной стеганой душегрейке.
– Ступайте ужинать.
– Она с грохотом бросила ковш в ведро и поплыла в сени.
– И то правда, - согласился Егор Иванович.
– Проголодались, поди?
– он взял под руку безотчетно улыбающегося круглолицего, приземистого старшого, Ивана, потрепал за ворот Степку.
– Пошли, пошли! Мать, поди, все глаза проглядела, дожидаючи вас.
За стол сели всей семьей, каждый на своем месте: с торца на табуретке Егор Иванович, на широкой скамье вдоль стенки уселись братаны, далее в самом углу под божницей сноха Ирина, жена Ивана, а уж с краю, на самом отлете, елозил на скамье младший Федярка, мальчонка лет двенадцати. Свободная сторона стола оставалась за Ефимовной, - отсюда она поминутно металась к шестку, гремела чугунами, орудовала ухватом и половником. Как только появилась огромная чашка щей, в которой, по выражению Ефимовны, уходиться можно, все смолкли и стали есть. Ели не торопясь, вдумчиво, молча.
После ужина, тщательно вытерев усы, губы и руки полотенцем, Егор Иванович заговорил, обращаясь к сыновьям:
– Вот и кончилось ваше мэтээсовское житье. Теперь круглый год дома. И слава богу - расходов меньше. Да и тракторы во дворе. Удобно.
– Скоро навес построят в колхозе. Общий! Перегонят туда и тракторы, возразил Иван.
– Э-э, когда его построят! Да и что под навесом? Там и ветер, и слякоть, и снег. А здесь они сохраннее.
– Ты, батя, на тракторы-то смотришь как на свои, - сказал Степан.
– Так и смотрю.
– Земли бы тебе еще дать гектаров полтораста, - хмыкнул Степан.
– Получу и земли, - серьезно сказал Егор
– В Америке?
– Нет, у себя в колхозе.
– Ха! Фермер Гарст!
– Смеяться будешь потом.
Братья переглянулись, а старик, считая, очевидно, что сегодня довольно с них, прошел к печке, достал из печурки подсохнувшие листья самосада и начал перетирать их пальцами - на самокрутку готовить.
Иван с удивлением посмотрел на отца и вдруг ударил по коленке:
– А что, батя, это идея! Звено создадим законно. И всей семьей... А?! Колоссально!
– И не сто пятьдесят гектаров, Степа, а двести возьмем, - сказал Егор Иванович.
– Половину картошки, половину кукурузы. И сработаем. За полколхоза. А? Втроем!
– А я четвертая!
– подхватила Ирина, жена Ивана.
– Отдежурю в магазине, да к вам в поле. Вот и отдых.
– Спасибо, милая!
– сказал Егор Иванович, и к Степану: - Ну, работничек, поддерживаешь коллектив?
– С твоей смелостью, батя, надо в министры идти, наверх. А ты к земле тянешь, под уклон. Несовременный ты человек. Скучно будет с тобой работать.
– А мы для тебя стол на поле поставим. Вот и повеселишься, - сказал Егор Иванович.
– Папань, а мне можно теперь на тракторе ездить?
– спросил Федярка.
– Можно... А куда ж ты будешь на тракторе ездить?
– В магазин, мамке за хлебом.
– Ах ты мой заботливый! Мы тебя связным поставим, а мать звеньевой. Мать, согласна?
– Да ну вас... Языком-то молоть...
– Теория в отрыве от практики, - сказал Степка.
– А мы люди темные. Нам не нужна амбиция, подай амуницию.
Он стал собираться в клуб: под кожанку небрежно мотнул на шею белоснежное кашне, бархоткой надраил низко осаженные, в "гармошку", хромовые сапожки, кинул на затылок пупырчатую кепочку и подмигнул Ивану:
– До встречи в долине Миссури...
Вскоре ушли на свою половину, в горницу, Иван с Ириной, и оттуда сквозь притворенную дверь долго еще доносилось неясное "бу-бу-бу" да звонкие всхлипывания от счастливого смеха.
Ефимовну сморило на печи - оттуда торчали ее подшитые валенки. Федярка притих на скамье на разостланном полушубке.
А Егор Иванович долго ворочался на койке, ждал снега... И снег пошел; прошлепав босыми ногами по полу, Егор Иванович отдернул штору на окне, приложился лбом к стеклу - так и есть! Близко, у самого носа, густо мельтешили крупные хлопья, и такие видные, будто кто их подсвечивал. Егор Иванович оделся, в сенях настроил фонарь "летучая мышь" и вышел во двор. В дыры с торцовой стены в каретник задувало - снег ложился легкой кисеей на тракторы. Егор Иванович обмахнул рукавицей капоты и кабины, усмехнулся про себя. И принялся затыкать соломой дыры в стене.