Полюшко-поле
Шрифт:
– Уже проговариваются. Заходили ко мне. Я вот о чем, Петро, - ходят они везде в обнимку. Нынче возвращаются с поля, а у нее спина-то мокрая. Стыдок!
Семаков едко усмехнулся.
– На любовной основе колхоз хотят строить... Ни стыда, ни совести! Что за люди?
– Это твое дело, - сказал Бутусов.
– Ты парторг.
– Твое! Все должны смотреть за этим... Это наше, общее дело...
– Да, мы можем остаться на бобах, - Бутусов бросил окурок и вдавил его каблуком в землю.
– Понимаешь, Петро, по-моему, такого председателя она может к рукам прибрать... А потом все здесь вверх дном поставит. Председатель нужен не ей,
– С Кругловым поговорить надо. С другими членами правления. Как бы она его в свою земельную авантюру не вовлекла.
– Все может быть...
– Одного я не понимаю, - угрюмо сказал Семаков.
– Неужто из нашего огромного села нельзя было кандидата в председатели подобрать?
– Сами-то мы не понимаем, что к чему, - сострадательно улыбнулся Бутусов.
– Нам подавай варягов. А они плюют на нас. Блудом занимаются у всех на глазах. Видать, и за людей нас не считают.
– Ладно, я займусь этим.
– А я с народом поговорю. Пока!
Вечером Бутусов зашел к Треуховым и, посмеиваясь, рассказал, что видел Песцова с агрономшей.
– С поля возвращались... В обнимку. А у Надьки спина-то была мокрая.
– Да ну? Что ты говоришь?
– подхватила Торба.
– Эх ты, не побереглись, сердечные! Вот так приспичило!
И она хохотала, сотрясаясь всем телом.
А на следующий день в магазине Бутусов уже сам слушал, как маленькая конопатая бабенка Чураева, работавшая на ферме телятницей, торопливо рассказывала сельским девчатам гульнувшую с его легкой руки забавную историю про любовь Нади с Песцовым.
– Пусть глаза мои лопнут, если вру!
– поминутно восклицала она под прысканье и хохот девчат.
– И спина была у нее мокрая?
– торопливо переспрашивали ее.
– И спина, и все как есть отпечаталось, - отвечала Чураева, помаргивая от удовольствия своими круглыми куриными глазками.
– И следы на спине от травинок, все зелененькие да в елочку... Глаза лопнут, если вру!..
Надю с того дня стали встречать многозначительными улыбками, то притворными вздохами, то игривыми частушками да песенками. Особенно старались девчата. Но эти намеки были безобидными, произносились они в шутку и с легкой завистью. Однажды возле школьной ограды Надю остановили бабы. Они сидели на скамейке, грызли семечки. Среди них были Фетинья Бочагова и Торба. По красным пятнам на остром птичьем лице фельдшерицы Надя определила: пьяные.
– Что мимо проходишь? Присядь, потолкуем, - пропела Фетинья.
– Некогда, тороплюсь очень.
– Девка скорая, - сказала Торба, - быстро ты отыскала себе полюбовника. Хоть бы место посуше выбирала, а то вся любовь на твоей спине отпечаталась.
– Как вам не стыдно!
– А то рази! Твой грех - наш ответ, - и загоготала.
Слышал эти россказни краем уха и Песцов, да не придал им особого значения. Как-то под вечер, подходя к правлению, он остановился возле палисадника, чтобы прикурить. За оградой на скамейке сидел звеньевой тракторист Михаил Еськов в серой, пропитанной пылью длинной рубахе навыпуск. Его окружило человек пять парней. Еськов увлеченно рассказывал, потряхивая головой; его пропыленные, отдающие солнечной подпалиной волосы дыбились, как прошлогодняя трава.
– И сказала она ему: "Вот что, мальчик, на язык ты крепок. А как на ноги?" А что язык? Язык, скажу тебе, в любовном деле - последняя деталь. Ты силу покажи.
– Ну, а Песцов что?
– спрашивали Еськова.
–
Тут кто-то заметил Песцова, рассказчика толкнули, и тот закашлялся.
– Дочь у меня родилась... Вот и выходит, что старался я, братцы, даром, - продолжал как ни в чем не бывало Еськов.
– Когда я узнал, у меня аж руки опустились; а сын мне и говорит: "Не горюй, папка, мы на нее все равно штаны наденем и Володькой назовем".
Все захохотали, довольные этой бесхитростной мужской выдумкой, и кто-то ворчливо заметил:
– А что же вы хотели: баба - она и родит бабу, - причем сказал он это с непостижимой уверенностью, будто не знал ничего о собственном происхождении.
"Ну и артисты!" - подумал Песцов, отходя от палисадника.
– Где косишь завтра?
– Возле поля Егора Иваныча, - ответил Еськов.
– А свое поле обработал?
– спрашивал тот же голос.
– На своем полный порядок.
Песцов уже побывал на закрепленных полях вместе с Волгиным. Отличные поля! Но звеньевые, как на грех, все были на сенокосе. Песцов ждал, когда схлынет сенокосная горячка. Тогда взять Надю и вместе нагрянуть к одному из них на поле... и докопаться до самых корешков.
Сидя в правлении, Матвей сквозь раскрытые окна наблюдал, как вечереет, как отходит, готовится ко сну село, - славная это пора!
Вечер приходит в Переваловское из-за речных плесов, по мягким округлым купам береговых талов, по отбушевавшему за день и теперь никлому разнотравью. Лишь только солнце нырнет за горбатый заслон переваловской сопки, как посвежеет, потянет прохладой от таежных проток, и на дальних кустистых увалах появляется густая вечерняя просинь, подбеленная сединой невыпавшей росы. Тут и там на разных концах села протарахтят запоздалые тракторы. По широкой травянистой ложбине сельского выгона пробежит легкой рысцой конский табун, подгоняемый частыми похлопываниями кнута Лубникова да пронзительными голосами подпрыгивающих в седлах мальчишек. И вот наконец плетется ленивое стадо коров; их зазывают в растворенные околицы, загоняют во дворы... А там уж разводят дымокуры, чтоб отогнать от скотины злые, ошалелые от крови комариные стаи. И вот потянутся со дворов в темнеющее небо высокие белесые столбы от кизячных дымокуров, примешивая к ночной свежести тревожный запах гари.
В этот вечер Надя пришла раньше обычного и не в белой кофточке, а в клетчатой рубашке и в спортивных шароварах. Возле ограды она оставила свой велосипед.
– А я с поля... У Егора Ивановича была.
Надя кивнула головой, не подавая руки, прошла мимо Песцова, села к окну и стала смотреть в него. Песцов с недоумением постоял посреди комнаты, с минуту молчал: "Что это на нее наехало?"
– Возвратился Егор Иванович с сенокоса?
– спросил наконец Песцов.
– Да, в поле работает.
– А я давно ждал его. Давайте сходим к нему, побеседуем. Это очень важно.
– Нет, я не могу, занята.
– Надя вдруг засмущалась и стала прощаться.
– Подождите, я провожу вас.
Матвей захлопнул раскрытую папку и бросил ее в стол.
– Нет, спасибо. Мне надо по делу зайти... Тут недалеко. И потом, я на велосипеде. До свидания!
Она быстро пошла вдоль ограды, не оглядываясь. Там виднелся ее велосипед с зеркалом на руле. Матвей вдруг вспомнил: "Сенькин любовный подарочек". И подумал невесело: "Стесняется все еще, как девочка".