Полюшко-поле
Шрифт:
– В чем дело?
– спросил тот.
– По решению правления колхоза мы приехали косить твою кукурузу, отчетливо выговорил Круглов.
– Оно недействительно, ваше решение.
– Почему?
– Хотя бы потому, что меня на него не пригласили, - ответил Егор Иванович.
– А мы не обязаны перед всякими отчитываться.
– В таком случае и я не обязан тебе подчиняться! Пусть колхозники решают на собрании...
За разговором подошли братья Никитины и стали поодаль.
– Отойдите с поля!
– крикнул Круглов. И, обернувшись к Бутусову, сказал: - Бутусов, выполняйте приказ!
Бутусов
– А ну, куркуль, прочь с дороги!
– крикнул Бутусов, наезжая.
– Дави, гад... дави!
– сжимая кулаки, сказал Егор Иванович.
Злобно осклабившись, как-то похохатывая, Бутусов медленно стал наезжать на Егора Ивановича.
– Батя!
– крикнул Степка и бросился к отцу.
– Ты что? Смерти захотел?
– Пусть давит, гад.
– Да что ты? Что ты?!
Вместе с Иваном они схватили отца за руки и отвели почти из-под колес.
– Пустите меня! Пустите, говорю!
Егор Иванович разбросал сынов и схватил увесистый булыжник:
– Убью гадов!
Круглое, увидев булыжник, отпрыгнул в сторону и в момент обогнал комбайн. Егор Иванович бросился было за ним, но его опять схватили сыновья...
– Батя! Да ты что? Перестань... Успокойся.
– Ах, гады! Ах, мироеды!
– ругался он, но движения его становились какими-то вялыми, и наконец он затих, понуро опустив плечи.
А комбайн уходил все дальше по полю, и все длиннее становилась оголенная полоса на зеленом поле. И, глядя на эти юные стебли, еще только что шелестевшие на ветру, а теперь недвижно лежавшие на стерне, Егор Иванович тихо плакал, не вытирая слез...
На Бобосово поле Песцов пришел только пополудни. На стерне стоял грузовик; вокруг него орудовали с вилами бабы, навивали кукурузу. Егор Иванович безучастно сидел в стороне, курил. Увидев Песцова, он вроде бы очнулся, но продолжал недвижно с удивлением смотреть на него, как на неведомую диковину.
– Не узнаешь, что ли, Егор Иванович?
– сказал Песцов, подходя.
– Матвей Ильич! Неужто вернулся?
– Как видишь.
– У нас остаетесь? Насовсем?
– Остаюсь...
– Матвей Ильич, дорогой!
– Егор Иванович вскочил, засуетился.
– Да вы садитесь. Вот хоть на камушек. Вернулись? Ну, спасибо! Обрадовали старика... Садитесь вот сюда...
– Да вы не хлопочите.
– Песцов присел.
– А меня, видите, как обстригли, - кивнул Егор Иванович на скошенную кукурузу.
– Слыхал... Вижу...
– Грозятся и остальную срезать... И звенья разогнать.
– Это мы еще посмотрим, кто кого разгонит!
– раздувая ноздри, сказал Песцов.
– Вот это по-нашему, Матвей Ильич. Правильно! С ними только так и надо, лоб в лоб.
– Егор Иванович столкнул кулаки.
– Я слишком много говорил, но мало делал, - ответил Песцов.
– А для них слова, что горох. Они прут напролом, как слоны. Нельзя им уступать ни вершка.
– Ведь что делается, что делается! Одни с прутиком ходят, контролируют тебя да распоряжаются... Другие, вроде Петьки Бутусова, не работают, а вперегонки играют. Ведь он не пашет, а словно на пожар чешет. И на меня же злится, что я из этой игры в перегонялки
– Ничего, Егор Иванович, скоро мы с этой игрой покончим.
– Песцов встал и после некоторой заминки спросил: - А вы, случаем, не знаете, где агроном?
– Надя? На дальние отгоны поехала.
– Я, пожалуй, пойду, Егор Иванович, - заторопился Песцов.
– Вы уж извините, что ненадолго. В следующий раз поговорим.
– Конечно!
– с радостью подхватил Егор Иванович.
– А то что ж? Разговор, он и есть разговор. А дела прежде всего.
Километров десять отмахал Песцов, не передохнув, - пришел на отгоны уже в сумерках. Доярки отправились в стадо, и на станах не было ни души. "В стане ей нечего делать, - подумал Песцов.
– Может быть, возле речки где-нибудь бродит. Поискать надо..."
Надя решила заночевать у доярок на дальних отгонах. Более всего она боялась остаться теперь на ночь одна, да еще в своей пустой избе с этими голыми холодными стенами.
Пока девчата доили коров, она долго, до устали гоняла на велосипеде по вечереющим лугам. Потом отыскала то укромное озерцо, где Песцов сорвал для нее нелюмбию, села у самого берега в высокую траву да так и затихла, опершись подбородком на колени.
И, словно с ней за компанию, притихли камыши, и листья, и вода. Ничто не шелохнется, нигде не шумаркнет... Будто все живое повымерло, застыло. И когда на дальнем берегу от темного кустарника поплыли, потянулись над травой белесые жидкие пряди тумана, она зябко повела плечами и еще плотнее обхватила колени. Она упорно смотрела в воду, с каким-то мрачным отчаянием, словно все теперь зависело от этого озера: появится он оттуда или нет? И он появился: сначала выплыла откуда-то из-под берега его косматая голова, потом плечи, руки... Он был в клетчатой рубашке, через плечо перекинул вельветовую куртку. Она не испугалась, не вскрикнула... только зажмурила глаза и обернулась. Он стоял перед ней живой, настоящий и даже улыбался. Она поднялась медленно, не спуская с него глаз, точно боялась, что это видение и оно в любую секунду может исчезнуть. Так же молча обнялись они, крепко прижимаясь друг к другу, и растворились в этой высокой многоцветной траве.
Только на какое-то мгновение почувствовал Песцов ладонями жгучий холодок росы. Потом все погрузилось в густой и жаркий мрак, будто сама земля, напоенная за день горячим солнцем, раздалась перед ними, приняла их в себя и обдала этим восхитительным зноем...
На рассвете стало холодно. Песцов сбегал к ближнему стогу, надергал сена и расстелил его под низкорослыми дубками.
– Нет, милый! Я хочу смотреть на небо. Постели вот здесь, на бугре.
– А ты знаешь, как я впервые увидел небо?
– Нет, ты смотри на меня. Вот так! А теперь рассказывай.
Ее глаза были совсем близко, и ему показалось, что в самых уголках дрожат золотые искорки.
– Светлячки, - сказал он, целуя ее в глаза.
– Как ты увидел небо?
– Взглянул однажды на окно, оно горит. Заглянул в окно - ворота горят! И наверху все в огне. "Какой пожар!" - говорю. "Глупыш ты. Это закат. Небо".
– "А что такое небо?" - "Ничего, пустота".
– Люди привыкли к небу и не замечают его.