Полжизни за неё…

Человек похож на судовой компас: вертится вокруг своей оси и видит все четыре стороны света, однако то, что происходит снизу и сверху, остаётся скрытым, оно ему недоступно. Но как раз это-то и хочется узнать, это-то и интересует: любовь снизу и смерть сверху.

Милорад Павич, «Внутренняя сторона ветра»

Останься пеной, Афродита,

И, слово, в музыку вернись,

И, сердце, сердца устыдись,

С первоосновой жизни слито!

Осип Мандельштам, «Silentium» 1

Многие знакомые относили его к разряду коллекционеров, считающих своим долгом год за годом приумножать виртуальный список разбитых женских сердец.

Но это было несправедливо. Напротив, любая особа противоположного пола казалась Останину бездонным кладезем удивительного и непостижимого, отчего стоило ему зацепиться за одну – и все остальные надолго переставали существовать для него, автоматически перетекая в категории умозрительные и эфемерные. Неудивительно, что он старался покрепче держаться за каждую очередную свою пассию. Впрочем, толку от этого старания не было ровным счётом никакого. Так сложилось (точнее, так складывалось всякий раз, невзирая на попытки противодействия с его стороны) – женщины первыми бросали Останина, уплывая за горизонт прошлого как бы не познанными до конца, не угаданными и не прочувствованными в полной мере.

Жизнь устроена до смешного рационально. Мало-помалу приручая нас и подкармливая своими скупыми удовольствиями, она бесхитростно кроит наше сознание под себя – словно грубо выделанную ткань; медленно, но скрупулёзно и неотвратимо. И неизменно добивается искомого усреднения любой экзистенции… Это в полной мере можно отнести к Останину. Женщины уходили от него, нисколько не исчерпанные, – порой (так ему казалось) почти незамутнённые; и он постепенно привыкал к установившемуся порядку вещей.

Нет, поначалу – в молодые годы – Останин, конечно, недоумевал и даже порой бывал обескуражен. Однако, разменяв четвёртый десяток, он уже не видел в этом большой драмы. Напротив, находил своеобразную прелесть в подобном финале любовных отношений. Ведь раз за разом у него появлялись новые возможности вволю ностальгировать, вспоминая чудные мгновения не скованного брачными условностями интима (а они были, были!) и версифицируя о том, сколь прекрасно всё могло бы сложиться у него с любой из канувших в прошлое подруг… Вероятно, присутствовала в этом некая примесь мазохизма: смирив гордыню и приняв равнодушный вид, словно старый опытный maguereau 2 , отдавать в пользование неведомым самцам тех пташек, которых сам ещё недавно холил и лелеял – а скорое появление рыщущих повсюду в поисках свежатинки самцов не вызывало сомнений, ведь женщины не существуют сами по себе, они лишь переходят из рук в руки. И ещё в глубине души Останин понимал: человеческие желания текучи и способны принимать форму любого сосуда, в который они помещены… Он не противился естественному ходу вещей, и до поры это делало его жизнь простой и необременительной.

Но к Жанне он неожиданно прикипел. (Или присох? Так, кажется, говорили в старые времена? Нет, всё-таки «прикипел» здесь подходило лучше, в этом слове присутствовали движение жизни, отголоски страсти, неоднозначность прошлого). Хотя она-то как раз подходила Останину меньше всего. Во-первых, между ними существовала большая разница в возрасте: ему – тридцать пять, а ей – только двадцать. Во-вторых, они были совершенно разными людьми. Он, пусть и не без остатков прежней донжуанинки в характере, но во всём остальном вполне адекватный гражданин, с хорошей работой переводчика в крупном издательстве, с размеренно-предсказуемым ритмом жизни и, соответственно, со множеством устоявшихся взглядов и привычек. Она же – весёлая, экстравагантная, сотканная из противоречий. А ещё (даже странно, как это всё сочеталось в одном человеке) она из тех, о ком говорят: je ne sais pas quoi 3 . Хотя совершеннейшая вертихвостка! Нет-нет, совсем не пара Останину.

Жанна не умела прожить ни дня без того, чтобы не удивить каким-нибудь неожиданным и подчас совершенно необъяснимым поступком. Быть может, в этом и заключалась вся притягательность её натуры? Однозначного ответа на данный вопрос в рациональном сознании Останина не вырисовывалось. Чего хорошего, например, если твоя молодая подруга просыпается зимним утром и говорит, что хочет шампанского с клубникой, а когда ты, смотавшись в супермаркет, как preux chevalier 4 , как форменный идиот, приносишь ей желаемое, заявляет:

клубника – это просто мимолётный каприз, и совсем не обязательно было его выполнять, а вот что ей сейчас по-настоящему нужно – так это покататься на санках! Нет, ты, чертыхаясь про себя, конечно, идёшь к соседям, у которых есть сын-дошкольник, выпрашиваешь у них санки на часок-другой, но затем, когда везёшь её по улице, она замечает на себе удивлённо-насмешливые взгляды прохожих, и её осеняет новая идея: надо срочно ехать за город и устроить там пикник. «Вдвоём, у костра, на девственно-чистом снегу, – оживлённо щебечет она, и по её щекам разливается румянец неподдельного юного воодушевления, – мы очистим наши души, а потом займёмся любовью – прямо там, среди белого безмолвия, как античные боги на вершине Олимпа!» Тебя перспектива совершить partie de plaisir 5 в неизвестность не слишком вдохновляет. Тем не менее, вы спешно собираете рюкзак, ловите на улице частника и за солидную мзду направляете его шипованные шины в требуемом направлении. Автомобиль то наматывает на колёса стремительные метры городского пространства, то лениво дрейфует в дорожной пробке – однако до намеченной цели вы не доезжаете, ибо на полпути ветер во взбалмошной головке Жанны меняется: она требует немедленно высадить вас возле краеведческого музея (вы как раз проезжаете мимо него); и ты – между прочим, с тяжеленным рюкзаком за плечами – вынужден сопровождать её по залам упомянутого заведения. И это лишь из-за того, что она вспомнила, как в школе их водили сюда на экскурсию, и она вместе с одним мальчиком, отстав от класса, впервые здесь поцеловалась.

– А у тебя как это было в первый раз? – спросила она в тот день у Останина. – Где и с кем? Наверное, тоже с одноклассницей?

– Разве тебе это так уж важно знать?

– С чего ты взял, что важно? Нет, ну всё-таки интересно. Я же любознательная девушка.

– Не любознательная, а любопытная.

– Пусть любопытная. А заодно покладистая и не реагирующая на подколы. Ладно, давай, рассказывай.

– Да я уж и не помню толком все эти дела давно минувших дней, – соврал он, поскольку не любил откровенничать на подобные темы.

– Фу-у-у, какой же ты ста-а-арый… – шутливо протянула Жанна. – Ну хорошо, расскажи что-нибудь не такое давнее. Например, где у тебя был экстремальный секс с твоими прежними женщинами? Ведь наверняка был – давай-давай, признавайся!

Перед мысленным взором Останина тотчас заструилась вереница эпизодов из прошлого: он в объятиях пьяной однокурсницы на балконе студенческого общежития… с другой однокурсницей – в кустах на кладбище… много позже, в походе, он с юной коллегой по работе на вершине невысокой горушки (судя по разбросанным всюду презервативам, давно облюбованной туристами для подобных утех)… он и долго не отстававшая от него разведёнка Юля в пустом вагоне электрички… громко стонущая под ним фигуристая секретарша Инга в издательстве, на столе уехавшего в командировку шефа… Немало возникло и морских картинок, оставшихся в памяти после коротких курортных романов, все – с разными женскими персонажами: вот продолжительная камасутра на дряхлой санаторской кровати с женщиной, чей муж после обильных возлияний храпит в соседнем номере… вот торопливое соитие на ночном пляже, сопровождаемое безадресным гоготом в отдалении каких-то малолеток… вот изощрённые ласки загорелой брюнетки на катамаране, среди бескрайнего водного простора, под ласковый лепет волн… Много разного всплыло – и экстремального, и не очень: смотря какое лекало прикладывать к ситуациям.

Однако делиться своими воспоминаниями с Жанной Останин не пожелал, отмахнулся:

– Какой там экстремальный секс, я же не мальчишка. Нечего рассказывать.

– Но со мной ведь у тебя был экстримчик, и не раз.

– Ну разве только с тобой… Это оттого, что ты сумасшедшая.

– Вот потому я тебе и нравлюсь!

– Напрасно обольщаешься, Жанна: не «потому», а – вопреки этому.

– Брось, не притворяйся таким уж сухарём. Расскажи хоть что-нибудь. Пусть не про экстремальный секс, но что-нибудь этакое. Из своей интимной жизни.

– Не люблю я рассказывать о себе. Да и вообще рассказчик из меня никудышный. Наверное, оттого что в моей жизни было мало интересного.

– Меньше, чем в моей?

– Полагаю, куда как меньше.

Разумеется, Останин так не думал и сказал это лишь для того, чтобы не вдаваться в подробности своего прошлого. Да ещё чтобы польстить самолюбию Жанны.

– Какой же ты у меня ла-а-апочка, – полунасмешливо проговорила она и потрепала его по волосам. – Такой весь положительный, такой пра-а-авильный! Ничего, со мной у тебя будет ещё мно-о-ого интересного, уж я об этом позабочусь.