Ползи, тень!
Шрифт:
Она, не понимая, смотрела на меня.
– В Индии рассказывают, – сказал я. – Это джатака, басня о животных. Ссорились между собой царица тигров и царь львов. Их вражда опечаливала джунгли. И было решено, что они сядут на чашки весов над прудом, полным крокодилов. Царица тигров и царь львов сели на чашки. И оказалось, что весят они одинаково. Но по середине весов ползал муравей с песчинкой в челюстях. «Хо! – воскликнул он. – О чем спор? И кто спорит?» Так сказал этот ничтожный муравей царице тигров и царю львов. И песчинка в его челюстях – их жизнь и смерть.
Дахут спросила, затаив дыхание:
– Кто же из них остался жить?
Я рассмеялся.
– Об этом ничего не говорится.
Она поняла, что я хочу сказать, щеки ее покраснели, искорки заплясали в глазах. Она отпустила мою руку. Сказала:
– Отец очень доволен вами, Алан.
– Вы уже говорили мне об этом, Дахут… и никакой радости это не принесло.
Она прошептала:
– Кажется, я уже слышала такие слова от вас… и мне это не принесло радости. – Она снова схватила меня за руку. – Но я недовольна, Алан.
– Простите, Дахут.
– Несмотря на всю свою мудрость, мой отец простодушен. Но я нет.
– Прекрасно, – сказал я. – Я тоже. Я ненавижу простодушие. Но никакой наивности в вашем отце я пока не заметил.
Она все сильнее сжимала мою руку.
– Эта Элен… сильно ли она напоминает нагую даму с вуалью, которую вы ищете?
Сердце у меня забилось чаще; я ничего не мог сделать, она это почувствовала.
Сладко сказала:
– Не знаете? Значит, у вас не было возможности… сравнивать.
В ее смехе, напоминающем журчание маленьких волн, звучала безжалостность.
– Оставайтесь веселым, мой Алан. Возможно, когда-нибудь я предоставлю вам такую возможность.
Она похлопала лошадь плетью и поехала дальше. Мне уже не было весело. Какого дьявола я позволил вовлечь в обсуждение Элен? Не подавил ее имя в самом начале? Я ехал сразу за Дахут, но она не оглядывалась на меня и ничего не говорила.
Мы проехали одну-две мили и оказались на лугу с скорчившимися кустами. Тут к ней как будто вернулось хорошее настроение, и она поехала рядом со мной. Сказала:
– Разделяй и властвуй. Мудрое изречение. Чье оно, Алан?
– Насколько мне известно, древнеримское. Его цитировал Наполеон.
– Римляне были мудры, очень мудры. А если я расскажу отцу, что вы настраиваете меня так?
Я равнодушно ответил:
– Почему бы и нет? Но если такая мысль еще не пришла ему в голову, зачем вооружать его против себя?
Она задумчиво сказала:
– Вы сегодня странно уверены в себе.
– Только потому, что говорю правду, – ответил я. – Поэтому если на кончике вашего красивого язычка вопросы, ответы на которые могут оскорбить ваши прекрасные уши, лучше не задавайте их.
Она склонила голову и поскакала по лугу. Мы подъехали к скале, на которую я взбирался во время первой прогулки. Я слез с лошади и начал подниматься. Добрался до вершины, обернулся и увидел, что она тоже спешилась и нерешительно смотрит на меня.
Я помахал ей рукой и сел на скалу. Рыбачья лодка находилась в нескольких сотнях ярдов. Я бросил в воду один-два камня, потом маленькую бутылочку с запиской Мак Канну. Один из рыбаков встал, потянулся и начал вытаскивать якорь.
Я крикнул ему:
– Как клюет?
Дахут стояла рядом со мной. Луч заходящего солнца упал на горлышко бутылки, оно заблестело. Дахут посмотрела на него, потом на рыбаков, потом на меня.
Я спросил:
– Что это? Рыба?
Она не ответила; стояла, разглядывая людей в лодке. Они гребли между нами и бутылочкой, потом завернули за скалу и исчезли. Бутылочка продолжала блестеть на солнце, поднимаясь и опускаясь с волной.
Дахут приподняла руку, и я готов поклясться, что по воде пробежал вихрь, толкнул бутылочку к нам.
Я схватил Дахут за плечи, повернул ее лицо и поцеловал. Она, дрожа, прижалась ко мне. Я взял ее руки, они были холодны, помог ей спуститься со скалы. Внизу я взял ее на руки и понес. Поставил на ноги возле ее лошади. Ее длинные пальцы обвились вокруг моего горла, полупридушив меня; она прижалась ко мне губами, от поцелуя у меня перехватило дыхание. Вскочила на гнедую и безжалостно хлестнула ее арапником. И понеслась по лугу, быстрая, как бегущая тень.
Я тупо смотрел ей вслед. Сел на чалую…
Поколебался, размышляя, не залезть ли на скалу снова, чтобы убедиться, что люди Мак Канна взяли бутылочку. Решил, что лучше не рисковать, и поехал за Дахут.
Она держалась впереди, ни разу не оглянувшись. У дверей дома соскочила с гнедой, слегка хлопнула ее по шее и быстро ушла. Жеребец потрусил к конюшне. Я свернул и въехал в дубовую рощу. Я хорошо помнил то место, где роща кончается и начинаются монолиты.
Доехал до края и действительно увидел стоячие камни, свыше двухсот; они занимали десятиакровую площадку, скрытую со стороны моря соснами, росшими на верху небольшого возвышения. Камни не серые, какими казались в тумане. Заходящее солнце окрасило их в красный цвет. В центре приземистая Пирамида, загадочная и злая.
Гнедая не хотела выходить из рощи. Она подняла голову, принюхалась и заржала; начала дрожать, покрылась потом, и в ржании звучал страх. Потом она повернула и пошла в рощу. Я не мешал ей.
Дахут сидела за столом. Отец ее куда-то ушел на яхте и, возможно, сегодня не вернется, сказала она… Я подумал, правда, не вслух, не за новыми ли нищими он отправился.
Когда я приехал с прогулки, его не было. И Дахут я не видел, пока не сел за стол. Я пошел к себе, выкупался, неторопливо переоделся. Прижался ухом к шпалере и снова начал отыскивать скрытую пружину. Ничего не услышал и ничего не нашел. Склонившийся слуга сообщил, что обед ждет. Меня заинтересовало, что он не обратился ко мне как к владыке Карнака.