«Помещичья правда». Дворянство Левобережной Украины и крестьянский вопрос в конце XVIII—первой половине XIХ века
Шрифт:
Еще более пространно и убедительно отличия Малороссии и ее населения от других украинских, а также русских земель были описаны в известной работе И. С. Аксакова об украинских ярмарках, в которой по поводу разности двух регионов, расположенных слева от Днепра, отмечалось: «…Харьковская губерния или слободская Украина еще вовсе не Малороссия»; «Весьма ошибаются те, кто причисляют Харьковскую губернию к Малороссии и Харьков называют малороссийскою столицею» 138 .
138
Аксаков И. Исследование о торговле на украинских ярмарках. СПб., 1858. С. 7, 50–51.
Различали Украину (Харьковскую губернию) и Малороссию (Полтавскую губернию и Черниговскую) и генерал-губернатор В. В. Левашов, когда инспектировал только что вверенные ему регионы и отчитывался императору о результатах, и издатель «Московского телеграфа» Н. А. Полевой. Можно было бы вспомнить еще и довольно расхожее выражение Григория Сковороды, что Малороссия ему мать, а Слобожанщина – тетка, можно приводить и другие примеры. Но здесь – лишь предварительные размышления, «поиск» же региона в контексте темы продолжится в конкретно-содержательной части книги. И, осознавая, что применительно к середине XIX века, в связи с «открытием» образованной публикой Правобережной Украины как «малороссийского края», с активизацией внутренних украинских интеграционных процессов, можно говорить о расширенной трактовке понятия Малороссии, все же отмечу еще раз, что с учетом инерции 139 понятие это, наряду с «Левобережная Украина», «Левобережье», будет употребляться
139
Современный российский исследователь Антон Гриценко на основе полевых наблюдений обнаружил существенные различия в региональном самосознании населения бывших Гетманщины и Слобожанщины, прослеживаемые на макро-, мезо- и субрегиональном уровнях. Он утверждает, что «до сих пор границы этих историко-культурных регионов присутствуют в сознании и ландшафте, подтверждая тем самым тезис об инерционности исторического сознания и долговременности исторических границ» (см.: Гриценко А. Историко-культурные регионы российско-украинского пограничья: прошлое и настоящее // Регіональна історія України. Київ, 2011. Вип. 5. С. 101–110).
140
Кстати, понятия «малороссийская элита», «малороссийское дворянство», «слободско-украинское дворянство» широко используются и другими современными историками (см.: Кравченко В. В. Харківський університет в першій половині XIX століття. С. 8).
Завершая методологические пояснения, необходимо вспомнить и о «технологии». Именно такой термин я использую не случайно, ибо, при всей его условности применительно к гуманитарным исследованиям и не очень частом употреблении, он вполне уместен, поскольку позволяет, не прибегая к пространным размышлениям о двуединой природе понятия «метод» 141 , отделить конкретные подходы и инструменты от методологического замысла, первичных позиций, теоретических, мировоззренческих предпочтений. Иначе говоря, методология – это гостиная историка, а технология – его кухня 142 . На этой «кухне» исследователь выполняет по меньшей мере две технологически разные операции: проводит исследование и представляет результаты 143 . Что касается первого процесса, подчеркну особенности применения уже упомянутого персонологического метода изучения общественных явлений, который был обусловлен в этой работе ее объектом и задачами и оказался в ней одним из основных. Не останавливаясь на общетеоретических дискуссиях и выводах относительно его возможностей и границ (все это активно обсуждается в последнее время), отмечу лишь, что персонологический метод в определенной степени повлиял и на иерархию структуры информационной базы.
141
О разных подходах к определению понятия «метод» см., например: Поршнева О. С. Методология истории в условиях трансформации эпистемологических основ исторических исследований: Содержание вузовского курса // ДВ. Вып. 22. С. 247–248.
142
В бытовых условиях современного историка в Украине, к сожалению, и гостиная, и кухня часто находятся в одном помещении (речь не о модных нынче квартирах-студиях), что, видимо, повлияло на такое широкое толкование методологии, которое присутствует в диссертациях советских и постсоветских историков. Правда, достаточно распространено понятие «методика» как техника исследования, но в нашем семантическом пространстве оно тесно связано с дидактическими задачами.
143
Невольно снова заявляю о своих определенных методологических позициях, поскольку солидарна с историками, еще сохраняющими верность тому модерному научному идеалу, согласно которому текстовая репрезентация является продуктом самого исследования.
Своеобразие использования этого метода в данном случае заключается в том, что герои, изучение которых занимает значительную часть исследования, являются не целью, а средством. Это определило и структуру интереса к выбранным персоналиям. Так, подробности биографического характера, играющие важную роль в других персонологических работах, здесь выполняют лишь вспомогательную функцию, хотя им и уделено не так мало места, поскольку это позволяет раскрыть разнообразие возможных взаимосвязей между личностью и социальной группой. Биографические данные с большей детализацией приводятся в первую очередь тогда, когда до этого на них не обращали внимания ученые, или для уточнения представлений, существующих в историографии 144 .
144
В работе с биографиями методологическим ориентиром для меня служили как ранние, так и недавние работы И. Л. Беленького, особенно предложенный им подход к решению проблемы «историк глазами современников и последующих поколений», а также замечание об этико-ценностном отношении к биографии – о том, что «этика и аксиология Биографии есть этика и аксиология биографического слова и биографического молчания» (см.: Беленький И. Л. Ученый-историк в системе научных коммуникаций: Научно-аналитический обзор. Реферативный сборник. М.: ИНИОН АН СССР, 1983; Он же. Биография и Биографика в отечественной культурно-исторической традиции // История через личность. С. 37–54).
В истории общественной мысли при описании взглядов, идей отдельных деятелей и групп людей обычно применяются определенные политические характеристики, поэтому стоит также обратить внимание на важную терминологическую проблему, к обсуждению которой украинские специалисты, исследующие Новую и Новейшую эпохи, практически не подключаются. Речь идет о механическом, безоговорочном использовании устоявшихся понятий, к тому же часто употребляемых без убедительного содержательного наполнения.
Справедливости ради следует сказать, что и для советской историографии, с характерным для нее небольшим набором достаточно четких, без полутонов, определений, проблема терминологической корректности не была чужда. В частности, Л. Г. Захарова, анализируя монографию С. А. Макашина о жизни и творчестве М. Е. Салтыкова-Щедрина в 50–60-е годы XIX века, отметила как несомненную заслугу щепетильное отношение автора к понятийному аппарату и подчеркнула необходимость такого подхода, особенно применительно к сложной и противоречивой идейной ситуации преддверия Великих реформ: «Широкое использование и расшифровка терминологии периода подготовки реформы способствуют пониманию эпохи и предупреждают от ошибок в оценке событий и явлений того изменчивого, противоречивого, контрастного времени, когда крушение старого и рождение нового строя сопровождалось (или отражалось) в появлении (рождении) новых слов и понятий и в изменении смысла старых» 145 .
145
Захарова Л. Г. Отечественная историография о подготовке крестьянской реформы 1861 года // История СССР. 1976. № 4. С. 75.
Но подобные высказывания были скорее исключением. Хотя, разумеется, иногда в конкретно-исторических работах, под влиянием эмпирического материала, историки вынуждены были выходить за пределы принятого разделения идейного пространства общественной мысли России. Так появились замечания о сочетании либерализма и консерватизма при обсуждении дворянством крестьянского вопроса, о правительственном «конституционализме», «консервативно-прогрессистской идеологии» и т. п. 146 , правда, неоднозначно воспринимавшиеся коллегами.
146
Морозов Ф. М.
Интересно, что словосочетание «прогрессивный консерватизм» еще в начале 1990-х годов тоже было «продиктовано» мне источниками и использовалось мной в кандидатской диссертации при анализе общественно-политических взглядов и позиций Г. А. Полетики, что вызвало возражения одного из оппонентов именно против термина, хотя этот оксюморон и не был моим изобретением. В частности, известный марксистский историк Н. А. Рожков в «Русской истории в сравнительно-историческом освещении» применительно к первой половине XIX века широко использовал введенную М. П. Погодиным маркировку «консерватор с прогрессом», под которую попали не только сам автор теории «запустения», но и достаточно неожиданные на первый взгляд персонажи: М. М. Сперанский, М. С. Воронцов, П. Д. Киселев, С. Т. и И. С. Аксаковы, Н. В. Гоголь, С. П. Шевырев, М. А. Максимович, братья Милютины, Ю. Ф. Самарин, А. И. Кошелев, Б. Н. Чичерин, С. М. Соловьев и др. 147 Интересно, что в недавней российской историографии некоторые из перечисленных лиц (Погодин, Шевырев, Уваров, как и Н. М. Карамзин) фигурируют в качестве носителей «революционно-консервативных социально-политических взглядов» 148 .
147
Рожков Н. А. Русская история в сравнительно-историческом освещении (Основы социальной динамики): В 11 т. М.; Л., 1925. Т. 10. С. 104, 246, 247; Т. 11. С. 104.
148
Социальная история России / Под ред. В. И. Жукова. М., 1999. С. 229.
В украинской историографии, хотя терминологические дискуссии в ней сейчас практически и не ведутся, все же заметно обращение к ранее подробно не исследованным идейным направлениям. Примечательно, что причисленные к ним раз и навсегда деятели клеймились, следствием чего было или достаточно схематическое изображение, или почти полное забвение. Однако интерес, например, к консерватизму, его политическому и духовному наследию в Украине, что отмечают историки 149 , иногда, из-за своеобразной трактовки понятия и отсутствия детальной эмпирической проработки на персонологическом уровне, приводит не столько к прояснению картинки, сколько к запутыванию. Так, В. Потульницкий, рассматривая «три существующих типа украинского традиционного консерватизма», различающихся, по его мнению, «не столько идеологически, сколько территориально», целый подраздел посвятил «консервативному движению левобережной украинской шляхты», к которому причислил довольно странную компанию: Г. А. Полетику, М. П. Миклашевского, Д. П. Трощинского, В. В. Капниста, А. А. Безбородко, автора «Истории Русов», каковым считает И. В. Гудовича, Н. Г. Репнина-Волконского, Г. В. Андрузского и даже Г. П. Галагана и В. В. Тарновского 150 , которых историки Крестьянской реформы обычно относят к либералам. Такой ряд выстраивается, вероятно, потому, что проявление «украинского консерватизма» видится главным образом, говоря словами И. Лысяка-Рудницкого, в «прочном сохранении родного языка, веры, обычаев и обрядов, традиционных форм семейной и общественной жизни» 151 (если это так, то удивляет столь малое количество консерваторов в украинских регионах XIX века), а возможно, из-за недостаточной опоры на эмпирический материал и увлечение теоретическими конструкциями.
149
Руднев М. А. Историография русского консерватизма второй половины XVIII – начала XX в. в историко-научном освещении // Гуманітарний журнал. 2007. № 1–2 (33–34). С. 31–52.
150
Потульницький В. А. Українська і всесвітня історія: Iсторіософія світової та української історії XVII–XX століть. Київ, 2002. С. 346–358.
151
Лисяк-Рудницький I. Консерватизм // Лисяк-Рудницький I. Iсторичні есе: В 2 т. Київ, 1994. Т. 2. С. 125.
Между тем в современной зарубежной и российской историографии не только активно дебатируется проблема терминологической чистоты, но и иногда ставится под сомнение сама возможность точных маркировок. Известный американский русист Альфред Рибер вообще отметил, что традиционная политическая терминология не может быть применена к России, поскольку политический язык, сформировавшийся на основе опыта западноевропейских стран «в контексте русской истории… лишь сбивает с толку и уводит в сторону от истины» 152 . Во всяком случае, упрощенная дихотомия «либерал – консерватор» или «реформатор – антиреформатор» ученым не принимается. Польский историк Владимир Меджецкий считает непригодными для описания процессов общественной модернизации в России не только «западную» терминологию, но и существующую российскую – как не решающие проблему – и говорит о необходимости разработки специального понятийного аппарата 153 .
152
Рибер А. Д. Групповые интересы в борьбе вокруг Великих реформ // Великие реформы в России. 1856–1874. М., 1992. С. 50.
153
Меджецький В. Селяни у націотворчих процессах Центральної і Східної Європи у другій половині XIX – початку XX століття // УМ. 2001. № 6. С. 60.
Российские историки, осознавая, что «консерваторы» и «либералы» в России «не могли не отличаться от своих прообразов в западных странах» 154 , все же, не соглашаясь с мнением о необходимости совершенно новой терминологии, пытаются осмыслить сущность основных категорий, наполнить их более адекватным содержанием, отдать должное течениям, которые были обойдены в историографической традиции, выделить разновидности того или иного «изма», а также расширить идейный спектр за счет введения «пограничных» понятий: «либеральный консерватизм», «радикальный либерализм», «прогрессивный консерватизм», «свободный консерватор», «революционный консерватизм», «консервативный либерализм», «либеральный национализм» и др. 155
154
Малинова О. Ю. Традиционалистская и прогрессистская модели национальной идентичности в общественно-политических дискуссиях 1830–1840-х гг. в России // http://mion.sgu.ru/empires/docs/malinovaslavwest.doc.
155
Васильев А. Либерализм в России – ?! // Философский век. Вып. 18. С. 61–69; Гросул В. Я., Итенберг Б. С., Твардовская В. А., Шацилло К. Ф., Эймонтова Р. Г. Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика. М., 2000; Ковальченко И. Д. Консерватизм, либерализм и радикализм в России в период подготовки крестьянской реформы 1861 г. // ОИ. 1994. № 2. С. 3–18; Малинова О. Ю. Либеральный национализм (середина XIX – начало XX века). М., 2000; Медушевский А. Н. Либерализм // ОМ. С. 257–259; Минаков А. Ю. Русский консерватизм в современной российской историографии: новые подходы и тенденции изучения // ОИ. 2005. № 6. С. 133–142; Минаков А. Ю., Репников А. В., Чернавский М. Ю. Консерватизм // ОМ. С. 217–220; Минаков А. Ю., Репников А. В. Консерватизм в России // Русский консерватизм середины XVIII – начала XX века: Энциклопедия. М., 2010. С. 6–12; Русский консерватизм: проблемы, подходы, мнения // ОИ. 2001. № 3. С. 103–133; Христофоров И. А. У истоков русского консерватизма // Там же. 2008. № 4. С. 188–190; Шульгин В. Н. Русский свободный консерватизм первой половины XIX века. СПб., 2009, – и др.