Помета
Шрифт:
Постепенно жители моего города стали исчезать.
Не стал я следовать за ними, ведь не способна человеческая мысль попасть туда, куда они уходили. А даже если и была бы способна, зачем мне их останавливать и сбивать с толку почем зря?
Остался я один и вернулся в дни юности своей, когда все были еще живы, когда Слава Святого, благословен Он, гремела в домах молитвы, когда старый хазан в Большой синагоге шептал "Швия ания" и не переворачивал страницы древнего молитвенника, на которых стерлись многие буквы от старости и слез многих поколений хазанов. Знал старый хазан наизусть все пиютим, да освятит Ашем его удел в Ган-Эдене, и Слава Всевышнего, вместе со Скорбью Израиля, возносилась из уст его.
Напишу
Высокий и прямой, с белой бородой, с глазами цвета голубоватых страниц Славутского махзора [52] . Голос был приятен и одежда чиста, только талит был старым и заплаканным. Хазан не снимал талит с головы всю молитву, только после каждой "Аhава" и "Геула" приоткрывал его немного, чтобы посмотреть есть ли уже признаки Геулы.
Сорок лет был он посланником нашего города пред Местом [53] . К концу этого срока поехал он в Россию повидать родственников. На границе его арестовали и заточили в темницу. Умалял он Святого, благословен Он, выпустить его из плена и вернуть в прежнее место. Святой, благословен Он, лишил сна губернатора. Понял, что не уснет, пока голос хазана раздается из тюремной камеры. Приказал освободить его и отправить на родину. Так и сделали.
52
- махзор (молитвенник на Новолетие и Судный День), напечатанный в типографии города Славута
53
- хазан называется еще "ШАЦ" - "шалиах цибур", т.е. "посланник общества"
Из темницы хазан привез новый нигун [54] для "Бедной пленницы".
Был я мальчишкой, когда впервые услышал ту "Геулу", в первый Шабат после праздника Песах.
Я проснулся среди ночи и увидел – свет в доме. Встал и открыл окно, чтобы свету было легче проникнуть внутрь. Мне захотелось увидеть этот свет ближе, узнать его источник. Я совершил омовение рук и лица, оделся в субботнее и вышел из дома. Никто меня не видел и не слышал, ни отец ни мать, обычно не спускавшие с меня глаз. На улице – ни души. Только птицы, поющие утреннюю песню. Дождавшись её конца, я пошел к колодцу, откуда доносились слова. Никогда не видел я раньше как говорит вода. Подошел и увидел: полон колодец воды. И никто её не пьёт. Зачерпнул я воду ладонями, благословил и выпил. И пошел я, куда глаза глядят. Вдруг оказался я перед Большой синагогой, наполненной людьми, и увидел я старого хазана, стоящего на биме и распевающего "Швия аниа". Началась Геула, поднимающаяся с песней и голосом старого хазана. Город все еще пребывал в покое, его евреи были живы.
54
- "нигун" - мелодия, хасидское песнопение, часто – без слов.
Погасли шесть свечей, освещавшие молитву.
Лишь дым остался от них. Свет шел только от заупокойных свечей в память о наших братьях и сестрах, загубленных нечестивцами.
Я шел на этот свет, пока не достиг моего города. В Старом бейт-мидраше я увидел шамаша [55] Хаима [56] , стоявшего на биме и перематывавшего свиток Торы перед специальным чтением на Новомесячье. У окна сидел сапожник Шалом [57] и читал "Шевет Йеhуда" [58] .
55
- шамес, синагогальный служка
56
- "хаим" – жизнь
57
- "шалом" – мир
58
- книга р. Шломо ибн Вирга (1460-1554), посвященная анализу причин преследований евреев
Во рту его была трубка – в точности, как в дни моей юности, когда он сидел и читал ту же книгу и с той же трубкой, делавший "пых-пых", хотя была она облезлая и пустая, без следов табака внутри.
Но, видно, эта трубка воскрешала у него вкус табака.
Сказал я ему: "Слышал я, что вы поститесь в канун Новомесячья. Перед моим отъездом в Эрец-Исраэль такого обычая не было – просто читали молитву "Малого Судного Дня" без всяких постов".
Сказал Хаим Шалому: "Ответь ему".
Вытащил Шалом трубку изо рта и произнес: "Так точно. Раньше молились и не постились, а сейчас постимся и не молимся. Почему? Нет у нас миньяна, ибо не осталось и десяти молящихся в городе".
Сказал я им: "Вы говорите, что не осталось и десяти молящихся? А остальные, кто не молится, – где они? Почему не видно в городе вообще ни души?"
Покачали оба головой и ответили: "Было два погрома. После первого осталось несколько евреев, после второго – не осталось никого".
Сказал я им: "Позвольте спросить вас, вы говорите, что после последнего погрома не осталось в живых ни одного еврея во всем городе. А живы ли вы?"
Улыбнулся Хаим той особой улыбкой мертвеца, видящего, что его считают мёртвым.
Я ушел.
Увидел я группу спешащих куда-то калек.
Спросил последнего: "Куда вы бежите?"
Указал он на кровоточащую рану и ответил: "К нашему рабби".
Спросил я: "A кто он?"
Показал он на другую рану, улыбнулся и сказал имя. "Две руки у человека, а бед еще больше", – повторил он имя еще раз.
Я удивился. Разве может такое быть, что этот гаон, поднявшийся в Эрец-Исраэль шесть или семь поколений назад, и похоронивший тело свое в земле святого города Цфат, вернулся в Галут?
Пойду посмотрю.
Я устремился за калеками и оказался перед тем праведником. Они начали жаловаться на свои горести и несчастья, переходящие из одного Галута в другой – и нет признака Избавления.
Вздохнул праведник и сказал: «Что я вам могу сказать, дети мои, кроме как "Господь даст силу народу Своему, Господь благословит народ Свой миром" [59] ».
Что он имел в виду?
Прежде, чем Господь благословит народ Свой миром – даст силу народу Своему – чтобы гоим опасались Народа Его и не воевали с Ним.
59
- Теилим 29:11
Решил я поведать об этом миру.
Подошел к умывальнику и ополоснул глаза. Увидел, что книга открыта предо мной и я все еще не закончил произносить "Седер мицвот Ашем" [60] . Обратился вновь я к своей книге и, как и во все другие года в ночь Шавуот, прочитал "Заповеди Ашема", написанные рабби Шломо, да упокоится душа его.
Вокруг никого из людей не было.
Я сидел один.
60
- "Порядок заповедей Всевышнего"
Сарай был прекрасен. Я смотрел на его стены, украшенные цветами.
Подул ветер, все пришло в легкое движение. Горели поминальные свечи.
Я сидел и читал святые слова, переданные поэту Местом, чтобы прославил тот заповеди, данные Народу Израиля.
И насколько же велика любовь поэтов Святости к Месту, вкладывающему в их уста подходящие слова для прославления Его законов и заповедей, с любовью нам переданных!