Поминки по Сьюзан
Шрифт:
В октябре первый морозец тронул эту отдаленную долину. Кончилась осенняя страда, все подготовлено к зиме. Огромные запасы еды укрыты в подвалах и в заросших мхом коптильнях. Над долиной висит плотный запах дымящихся поленьев, обещая мир и тепло в зимние ночи у огонька, среди друзей. В больших чёрных котлах на открытом воздухе готовят свинину. Её аппетитный запах сулит зимой накрытые столы и веселье у домашнего очага. Это доброе время года. Время, когда с удовлетворением вспоминают, как славно трудились летом.
Для Сьюзан это тоже было доброе время. Она погрузилась в бесконечные домашние хлопоты, уверяя, что они ей вовсе не в тягость.
Будь она суеверной, наверняка бы решила, что какой-то добрый маленький народец помыл за нее помидоры, лежащие в буфете.
Быть может, в ее мыслях просто слишком много места занимал высокий стройный темноглазый мужчина (а для нее он был настоящим мужчиной, и возможно, она была права). Пока у них не было серьезного разговора, но она все понимала и не торопила парня с решением. Вопрос о ее будущем был почти улажен, и ее молодость говорила, что все хорошо. Дай ему время; все будет хорошо.
Парень же был занят собственными хлопотами. В это время года много дел, доброе время. Скрипящие от холода утра вытягивают из постели едва ли не силой. Жареные яйца с сосиской намного вкуснее, если за окном мороз. Когда он распахнул дверь, размахивая ведром для дойки, покалывающий кожу воздух наполнял его ноздри соблазнительными обещаниями.
При его появлении сбежались заполошно чирикающие цыплята. Он махнул на них ведром и рассмеялся, когда они в ужасе бросились врассыпную. Проходя мимо поленниц, с удовлетворением отметил, что почти все дрова нарублены и уложены в идеальном порядке меж забитых в землю колышками. Перевязанная веревкой поленница, полная треугольных желтых сосновых дров. Сам воздух казался вязким и плотным. Дойдя до амбара (а точнее, небольшого сарая из посеревших от погоды досок), он снял с гвоздя кожаный фартук и вошел внутрь, шумно и тепло приветствуя удивленную корову.
Каждый день силы природы накрывали лесную почву толстым одеялом из свалявшихся коричневых листьев, сорванных с полуобнаженных деревьев. Достаточно листья дарили тень лесным склонам и холмам. Теперь они вернулись в землю, чтобы сгнить и помочь выжить своим еще не существующим потомкам. Достаточно, листья.
Шел год 1834, и то был добрый год. Стояла осень, и то было хорошее время года.
В скалистой лесной долине разыгралась маленькая трагедия… Лиса, припав к земле (даже осторожные лисицы шуршат хрустящими листьями), спугнула юркого полосатого бурундука из норки в кучке камней. Она набросилась на жертву, но прежде, чем острые зубки вонзились в пушистую добычу, тот ускользнул меж ее лап… Лиса тут же развернулась и снова отчаянно прыгнула, и на сей раз поймала бурундука передними лапами. Она осторожно опустила мордочку к добыче, чтобы довершить дело. Раскрыла пасть и ослабила хватку, но бурундук оказался слишком быстр. И зубы звонко щелкнули в морозном воздухе.
А бурундук золотисто-коричневой молнией сверкнул к трещине в скале. Как только зверек оказался в безопасности, лиса, благодаря ловкости и удаче, тут же вновь его прижала. Но расщелина оказалась слишком узкой, и хищница не могла просунуть в нее лапку. А бурундук продолжал ввинчиваться внутрь, вопреки всем стараниям лисы, и скоро забрался так глубоко, что та никак не могла его выковырять. Она попыталась просунуть узкую морду в трещину, и, почувствовав теплого бурундука всего в паре дюймов от ее носа, заскулила, как щенок. Она царапала
Становилось слишком холодно, чтобы гулять с любимой на улице. (Стоял октябрь, и долина окуталась белым сиянием от косых лучей встающего солнца). Хорошая погода для охоты, и по лесу время от времени далеко разносился треск винтовок и глухой грохот охотничьих ружей. Но слишком холодно для ухаживаний на улице. Сьюзан и парень частенько посиживали в передней комнате у нее дома и беседовали с ее родителями и братьями. Братья относились к нему неплохо, но всегда посмеивались, и парень чрезвычайно смущался.
Иногда все отправлялись спать, и они оставались вдвоем, пока для парня не наступала пора возвращаться домой. В такие моменты он был смущен сильней, нежели когда в комнате сидела вся ее семья.
Он говорит: «Ну, Сьюзан, мне, пожалуй, пора». А она отвечает: «Ой, не уходи пока, еще совсем не поздно». А он отвечает: «Ну, мне правда скоро уходить», и глядит на нее исподлобья, пока она не опускает голову, смущенно улыбаясь, а он, неловко наклонившись, целует ее в щечку. Она бросает быстрый взгляд, едва заметный, а он обнимает ее за плечи и целует в губы. Никогда он не чувствовал ничего мягче, теплее и слаще. Он еще немного обнимает ее, ничего не говоря, но это оттого, что у него перехватывает дыхание, и потому он не доверяет своему голосу. Спустя пару минут она поднимает голову, смотрит на него, как ему кажется, слишком смело, и спрашивает, увидятся ли они завтра, или приедет ли он в Арвуд в субботу вечером, или еще что-нибудь, а он отвечаеь, что обязательно постарается, целует ее в щеку и бормочет, что ему уже пора, резко выпрямляется, стоит твердо, даже навытяжку, а потом пересекает комнату и забирает пальто.
В дверях она дарит ему поцелуй, полный смысла, и он выпадает в морозную ночь и бежит изо всех сил домой. А звезды говорили, что завтра ночью они опять встретятся.
Сьюзан стоит в дверях, пока он не исчезает из виду, тихо дыша и представляя, что она еще в его объятьях.
А потом идет к себе, освещая путь лампой, смотрится в зеркало и гадает, почему он считает ее такой красавицей.
Быстро раздевшись в холодной комнате, она бросается под одеяло. Завтра вечером они вновь увидятся.
Звезды вернулись; но блеск их побледнел — ведь не было уже на земле той красоты, что могла их отразить. В соленом же море его глаз они плыли размытые и мутные. То был 1834 год, октябрь.
Как она умерла? Немой камень не дает ответа.
Тогда было немало причин для смерти.
В Уэсе заволновалось море любви и жалости. Слезы текли одна за другой по щекам. Он заключил в объятия надгробный камень и зарыдал о забытой Сьюзан, о всех забытых Сьюзан, о всех людях; таких прекрасных, таких жалких, таких забытых, умерших в безвестности и неоплаканных.
Потом Уэс приподнялся, опустошенный — у него кончились слезы. Поднял винтовку и направился домой. Задули ветра. Под ноги бросилась горстка сухих листьев, закружилась и опала на землю, затем вновь дико взметнулись по солнечному коридору леса, заскакала на ветру, в танце, похожем на жизнь.
Уэс улыбнулся. Уставшие листья со вздохом опадали с ветвей.
Достаточно, листья.
Он улыбнулся и двинулся домой, возвышаясь даже над самими высокими деревьями.