Помни имя свое
Шрифт:
Хотя это как посмотреть. Двенадцатая хата была шерстяная, администрация заведения собрала здесь всех, кого люди, то есть уголовники — приговорили к смерти. Стукачи, отморозки, ссучившиеся, зашкварившиеся. Когда кого-то надо было опустить — его бросали сюда, как собакам на разрыв. Потому то его так и приняли здесь — в правильной, красной хате за такую прописку избили бы самих прописывающих: по правильным понятиям такой прием новичка считался беспределом и мог означать минус для всей хаты [165] . В нормальной хате никакие решения шерстяных относительно статуса первохода не имели значения, потому что беспредельщики определять судьбу других людей не могут. За исключением одного — если новичка в шерстяной хате изнасилуют, то масть пидора для него — будет уже навсегда.
165
Это значит, что пришедшего из этой хаты в другой коллективно изобьют. Причем вне зависимости от степени вины и личного участия в беспределе — те, кто видел беспредел и не остановил виноваты точно так же, как и те кто беспредел творил. Блатному, сидевшему в сминусованной хате и не остановившему беспредел — продвижение по воровской лестнице уже не светит.
— Ша, чухна навозная… — раздался ленивый голос из-за простыни — харе базлать не в тему. Э, первоход… вали сюда.
Владимир — пошел на голос, понимая, что сейчас решится его судьба…
Блатных было пятеро. Точнее четверо — один явно был шнырем, рулил за крокодилом — то есть накрывал на стол. Убогие, дебильно-злобные или наоборот — лучащиеся агрессивным сознанием собственного могущества лица, массивные бицепсы. В шерстяной хате рулила только сила и пробивались наверх — тоже только силой…
— Как звать? — просипел один из уголовников. Нас шее его был шрам — то ли от ножа, то ли от пули.
— Володя звать.
Блатные переглянулись, один глумливо захихикал. Потом — тот, кто сидел ближе всего — неуловимым движением пнул новенького по голени, прямо по кости.
— Ты чо!
— Через плечо. Будешь пальцы расширять — ночевать загоню под шконку… Встал!
Еще один пинок.
— Кликуха как?
— Нет…
— Чо — нет?
— Х… мордастый будет у него кликуха! — сказал тот самый, глумливый. А чо? Тюрьма роднуха дала кликуху. Все по чесноку.
— Глохни. С тобой, Децал, говно хорошо жрать — ты все время вперед забегаешь… Нет, значит, кликухи… А музыку [166] знаешь?
— Нет… не учился.
Глумящийся хихикнул, но смолк. Владимир буквально кожей ощущал как зло, подобно грязной, вонючей воде — готово сомкнуться над головой…
— Короче, не в теме, так? Отгадай загадку — летишь ты на самолете, топливо кончается. Справа лес ху…в, слева озеро спермы — куда садиться будешь [167] ?
166
Блатной жаргон, феня.
167
Одна из загадок, мастырок, подлянок в основном имеют распространение на подростковых зонах. Ответ — в любом лесу есть поляны, в любом озере есть острова. Таких загадок существуют сотни…
Владимир промолчал.
— В чем тебя обвиняют?
— А хрен знает!
Новый пинок по ноге, по тому же самому месту.
— Пи…деть будешь, в пол втопчем, ну?
— Я не знаю! — Володю прорвало — меня на улице схватили, я думал — допросят… я ничего не сделал…
— Да гонит он. За мохнатый сейф [168] , поди… вот и пургу гонит.
— Точняк? — здоровенный бандит смотрел на него пустыми, чуть раскосыми глазами — пургу гнать не советую, все равно узнаем. Тогда — вешайся. За бабу, ну?
168
Изнасилование.
Владимир решил расколоться.
— Да. Но она сама…
И смолк под суровыми взглядами уголовников.
— Ну и кто ты теперь есть, голубь сизокрылый — сказал самодеятельный смотрящий — в хату вошел, на людей положил, в петушиный куток сел. Плюс — за мохнатый сейф. Значит, кто ты теперь есть?
Молчание.
— Значит, есть ты теперь пидор непроткнутый — безжалостно подвел итог пахан — по всем понятиям. А проткнуть — дело нехитрое.
— Ага, давай прямо щас! Охота конец затушить! — вскинулся глумящийся и смолк под суровым взглядом пахана.
— Но раз ты первоход… дельный с виду шпан. Скажи — ты в натуре ее изнасиловал, а?
— Нет! Она сама!
— Ну, вот…
Пахан указал новичку на место рядом с собой. Положил на стол неизвестно откуда взявшийся обломок шоколадной плитки.
— Пацан ты дельный, будешь мне шестерить. На, ешь.
Ничего не подозревающий Владимир взял шоколад. Он и не подозревал, что это последняя ступень его превращения в проткнутого пидора…
Жизнь в камере — не похожа на обычную жизнь, это похоже на жизнь в джунглях. Даже нет… вряд ли… на жизнь дикой природы это не похоже. Нигде в дикой природе — индивидуумы одного и того же вида не относятся друг к другу с такой ненавистью.
В тюремной камере ты как голый, скрыть ничего невозможно. Любой, самый мелкий поступок — непременно будет замечен и оценен, что в плюс, что в минус. Скрыть ничего нельзя — тюремная почта работает не хуже государственной почты. Если какой то пидор, устав от издевательств решил не объявляться — об этом непременно узнают и опустят повторно, могут и убить. Если кто-то присвоил себе чужие регалки — изобьют, руки переломают. Врать бессмысленно: в зоне всегда найдется человек, который был в одном и то же время в одном и том же заведении с тобой — а в тюрьме утаить ничего невозможно. В крохотных камерах — время течет медленно и десяткам запертых в неволе мужиков ничего не остается, как интриговать и злобно ненавидеть друг друга и весь мир за решеткой.
Тот, кто думает, что пребывание в тюрьме исправляет человека — наверное, просто не в своем уме. Или ни разу не был там и о тюрьме знает только по советским фильмам. Моргалы выколю — хулиганы зрения лишают, ага…
День подошел к концу, тяжелый, мутный. Блатные поужинали — прямо на столе разожгли костерок из обрывка ткани, вскипятили чифирь, порубали колбасу, откуда то достали и кусок курицы. Владимиру оставили доесть, тот был голоден и согласился — это был очередной косяк. Хотя — он упорол их уже столько, что путь у него был только один.
Прошелся конвойный, грохнул по дверям палкой — отбой. Погасили свет…
Владимир не знал, что в таких местах — спать нельзя вообще, разве что урывками или по очереди с корефаном. Он же — улегся на предоставленном ему месте, том самом, на которое он сел до этого — то, что это место петушиное его не смутило — сам пахан простил его, верно. Проснулся он от того, что ему зажали рот и потащили к столу, где уже дожидался в нетерпении блаткомитет…
Каким то чудом — ему удалось вырваться из рук шнырей, добежать до двери, грохнуть в нее. Со спины — наскочили сразу трое, ударили по голове, потащили. Кто-то зажег фонарик — неизвестно, откуда он тут был, но он тут был. Его перегнули через стол, кто-то подхихикивал, кто-то возбужденно сопел. Ножом разрезали штаны сзади…