Помни мой голос

Montefiore Santa

Флоренс отыскала взглядом Обри: пробравшись через толпу и вежливо раскланявшись с соседями, он присоединился к тройке девушек, оживленно болтавших на газоне. Флоренс сразу признала Берту и Джейн Клэрмонт, а вот робко жмущаяся к ним смуглая незнакомка в темном платье ее озадачила. Кто она? И почему Обри направился прямо к ней?

– А это, дорогая Флоренс, Элиз Дюжарден, – зажурчал у нее над ухом голос миссис Уорбуртон, более известной среди прихожан как Радио Сью, пышногрудой вдовы и местной сплетницы, нисколько не сомневающейся в праведности своего дела – собирать и распространять слухи.

– Здравствуйте, миссис Уорбуртон, – поздоровалась Флоренс.

Обычно

Флоренс избегала встреч с Радио Сью, но сегодня у женщины было то, что Флоренс стремилась заполучить любой ценой, – информация.

– Какое-то французское имя, – протянула она, вспомнив, как в разговоре с викарием Обри отозвался о своем знании, точнее, незнании французского языка.

– Разумеется, французское, – фыркнула миссис Уорбуртон, – раз принадлежит француженке. Ее маман, да будет тебе известно, познакомилась с Селией в Сорбонне. И Элиз намеревается провести у Дашей целое лето. Кошмар, правда? Все лето гостить в чужом доме. Я так считаю: гость – он что рыба, понерестился пару дней, и до свидания. Но у Дашей безграничное терпение, не так ли? Девчушка вроде ничего собой не представляет, но, как и в каждой француженке, в ней есть изюминка.

Смакуя эту самую «изюминку», наделявшую Элиз неизъяснимым очарованием, миссис Уорбуртон зажмурилась. Флоренс так и подмывало согласиться с первой частью ее высказывания, но она сдержалась – она никогда не думала дурно о незнакомых людях и предпочитала вначале пообщаться с ними и уж потом составить о них собственное мнение. Кроме того, она не горела желанием давать Радио Сью лишний повод для сплетен. Даже в столь юном возрасте семнадцатилетней Флоренс хватало ума понять, что друг из миссис Уорбуртон никудышный.

– Как мило, что Обри взял девушку под свое крыло, – нежно улыбнулась Флоренс, наблюдая, с какой рыцарской преданностью Обри опекает застенчивую незнакомку, втягивая ее в общий разговор. – Ей, должно быть, очень у нас неуютно.

Миссис Уорбуртон заколыхалась от смеха, и бледно-лиловый жакет на ее груди предательски затрещал – вот-вот лопнут петли, и пуговицы разлетятся в разные стороны. Любая одежда на миссис Уорбуртон казалась на размер меньше.

– О, за этими тихонями нужен глаз да глаз, – заговорщически прошептала она. – Обри Даш – блестящая партия. Неужто ты думаешь, мадам Дюжарден отправила любимую дочку через Ла-Манш, чтобы та всего-навсего подтянула английский?

– Обри всего девятнадцать! – возмутилась до глубины души оскорбленная Флоренс.

Да как у Радио Сью язык повернулся такое предположить? Обри никогда ни на какой Элиз Дюжарден не женится! Абсолютно очевидно, что Обри женится только на Флоренс Лайтфут!

– Ставки высоки, и глупа та женщина, которая все пустит на самотек. Такой лакомый кусочек, как молодой Обри Даш, уведут у нее из-под носа, не успеет она и глазом моргнуть. Особенно если тыл соперницы прикрывает решительная и целеустремленная мать. Потом меня вспомнишь, я знаю, о чем говорю. Четырех дочек удачно пристроила, и все счастливы. Правда, я ничего не отдавала на волю случая.

– А эти Дюжардены – кто они, вы случайно не знаете?

– Богачи. – Миссис Уорбуртон жадно затрепетала ноздрями. – Толстосумы. На дворе, само собой, не девятнадцатый век, но старые привычки не умирают. Выгодная партия есть выгодная партия, а перезвон денег заглушает сердечные воздыхания. Так уж заведено в этом мире. И ничего ты тут не изменишь.

До этой минуты семейное благосостояние, в представлении Флоренс, не играло ни положительной, ни отрицательной роли в счастливом замужестве. До этой минуты Флоренс вообще не задумывалась

о деньгах. Ее отец, военный, сражался на полях Первой мировой, где потерял двух братьев, а после служил в Индии, в Семнадцатом пенджабском полку. В Индии Флоренс и родилась. Она немного помнила эту страну: и заснеженные пики величественных Гималаев, видневшихся из окон их дома в Шимле, и болезнь отца – его желтушное, осунувшееся лицо. В Индии отец подхватил спру – тропическую диарею, редкое, поражающее органы пищеварения заболевание, – и превратился в развалину. Ему пришлось выйти в отставку, вернуться в Англию и прозябать на мизерную пенсию. А вот бабушка и дедушка Флоренс, жившие вместе с прислугой в огромном особняке в заливе Гулливера, купались в деньгах. После смерти отца именно благодаря дедушке, а не завещанным отцом средствам, насколько понимала Флоренс, их семья и поддерживала достойный образ жизни. «Но хорошо это или плохо?» – размышляла она, с интересом и даже некоторой ревностью поглядывая на Элиз Дюжарден. Если Селия Даш и мадам Дюжарден действительно плетут коварную интригу, не разобьют ли они ее мечты о юном Обри?

Скорее домой! Порасспросить обо всем Уинифред. Она точно знает, что к чему. Однако не успела Флоренс повернуть к дому, как ее перехватил мистер Фойл, местечковый подрядчик, и ей пришлось поболтать с ним, так как обрывать его на полуслове было бы неучтиво. Когда же она наконец ворвалась в гостиную «Мореходов», то чуть не задохнулась от сигаретного дыма и пьянящего аромата хереса. Дедушка Генри и дядя Реймонд, холостой брат ее матери, курили сигареты в эркере, а бабушка, Маргарет и Уинифред беседовали, полулежа на диване. Именно так обычно и проходили семейные посиделки: мужчины собирались в одном углу гостиной, женщины – в другом. Дедушку Генри женские тары-бары не интересовали, а дядюшку Реймонда не интересовали женщины как таковые: он хранил верность только одной любимой женщине – своей матери.

Поняв, что план посекретничать с Уинифред провалился, Флоренс скорчила кислую мину и бухнулась на диван рядом с сестрой. Разговор крутился вокруг проповеди преподобного Миллара. Флоренс подавила зевок и надулась: она терпеть не могла бесед, не касавшихся ее лично.

– А тебе понравилась проповедь, Фло? – ухмыльнулась Уинифред, знавшая, что Флоренс все пропустила мимо ушей.

– Религии мне в школе достаточно. Не хватало еще летние каникулы тратить на церковные нравоучения.

Встревоженная Маргарет бросила на дочь испуганный взгляд.

– Только не вздумай сболтнуть такое при дедушке, – прошипела она. – Нельзя же быть такой неблагодарной.

– Но я же не говорила, что мне не нравится школа! Я просто сказала, что мне не нравятся школьные службы. Слышала бы ты преподобного Минчина! Из самого песок сыпется, а все гундосит себе и гундосит каждое воскресенье. Самое смешное, что некоторые девочки не одну, а целых три службы посещают: богослужение первого часа, утреню и вечерню. Полный мрак. Так и хочется обратиться в другую веру.

Флоренс картинно закатила глаза: она любила разыгрывать драмы. Ни Маргарет, ни тихая, никогда не повышающая голоса бабушка Джоан не знали, как быть со своенравной и дерзкой Флоренс, и потому отослали ее в школу-интернат. Надо признать, это пошло ей на пользу: там ее научили манерам и этикету и привили какие-то зачатки дисциплины; однако отца и его строгой и управляющей руки ей явно недоставало.

– Я слышала, в конце учебного года ты играла в спектакле, – ободряюще улыбнулась Джоан, надеясь отвлечь внучку от бунтарских мыслей и перевести разговор в более безопасное русло.