Помните! (сборник)
Шрифт:
В послевоенные годы ему часто доводилось выступать перед воинами различных частей, и, рассказывая о войне, делясь своими знаниями и опытом, он, повествуя о разных фронтовых эпизодах и называя имена наиболее отличившихся командиров и бойцов, непременно упоминал и имя лейтенанта Асадчего. В 1971 году генерал-лейтенант Стрельбицкий был приглашен в одну из частей Московского гарнизона. Там выступали артисты Москонцерта. Иван Семенович внимательно слушал, как артист читал стихи поэта-фронтовика Эдуарда Асадова. Книги Асадова он читал и прежде, но только сейчас в голову ему пришла вдруг одна внезапная мысль: рассказать поэту Асадову о молодом лейтенанте Асадчем, который командовал под Севастополем
А дальше произошел такой диалог. Цитирую его почти дословно:
– Простите, вы поэт Эдуард Асадов?
– Да, совершенно верно.
– С вами говорит генерал-лейтенант артиллерии Стрельбицкий. Вы фронтовик, и у вас есть немало славных стихов, написанных о войне. И вот мне хотелось бы рассказать вам об одном интересном юноше, который командовал батареей под Севастополем. Фамилия его была Асадчий.
И тут, к моему удивлению, собеседник мой стал рассказывать мне обо мне же самом. Честно говоря, я не сразу все это сообразил и слушал сначала со все возрастающим интересом, так как разговор шел о местах и боях, очень для меня знакомых. А когда понял вдруг, что речь-то идет обо мне, неожиданная волна тепла и благодарности залила мою душу.
– Иван Семенович, – преодолевая волнение, с трудом произнес я, – Иван Семенович… а вы меня не узнаете?
В первую минуту он удивленно умолк, а озаренный вдруг внезапной догадкой, воскликнул:
– Дорогой мой, да неужели же это ты?!
– Я, Иван Семенович… А вы помните, как мы прощались с вами там на дороге у села Мамашаи 3 мая 1944 года? Это было как раз перед самым моим ранением, меньше чем за сутки.
Он заволновался еще больше.
– Ах ты мой милый! А я же думал, что ты погиб. – Затем неожиданно, как-то совсем по-отцовски, назвал вдруг меня Эдиком: – Дорогой мой Эдик, я звоню тебе с Никитской площади и сейчас, сейчас к тебе приеду!
– Славный мой Иван Семенович, – отвечаю я, – уже ночь на дворе. Давайте как-то оба успокоимся, а завтра с утра и назначим встречу.
Так мы и порешили. И встреча действительно состоялась на следующий день. И была она такой горячей и светлой, что я просто не возьмусь ее сейчас описать! Почему она оказалась такой взволнованной? Почему мы почувствовали друг к другу столько взаимных симпатий? Не знаю, и разве можно это каким-либо образом скрупулезно объяснить?! Возможно, Иван Семенович, встречая там в Крыму, на огневых позициях, двадцатилетнего веселого, черноглазого лейтенанта, вдруг проникся к нему какими-то добрыми чувствами. Но может быть, это только мой домысел? Имея в семье одних дочерей (а мужчины, тем более военные, всегда мечтают о сыне), он, вполне вероятно, подумал, что вот этот горячий и жизнерадостный комбат вполне мог бы быть его сыном. Во всяком случае, смотрел он на меня с какой-то большой, почти отцовской симпатией. Прочитав же мои стихи и встретясь со мной после войны, был как-то глубоко взволнован и потянулся ко мне горячо и сердечно.
Что же касается меня, то такой вот горячий душевный огонь, а человек я на редкость впечатлительный, не мог не вызвать ответных благодарных и радостных чувств. Отца своего помню мало, ведь, когда он ушел из жизни, мне не сравнялось еще и шести, и с детских лет я всегда остро чувствовал отсутствие отцовского слова, отцовской поддержки, отцовских любящих глаз. Отношение же Ивана Семеновича ко мне на протяжении многих лет являло собой как раз те самые, еще не испытанные мной, настоящие отцовские чувства. Это
Я уже говорил, что на протяжении долгого периода мы жили с ним по соседству, на расстоянии менее одного квартала друг от друга. Днем мы часто говорили по телефону, а вечером в условный час он почти ежедневно приходил к моему дому, чтобы пойти со мной гулять. С каждым днем все больше и больше сближаясь, мы делились сокровенными мыслями, рассказывали друг другу о настоящем и о давнем, пережитом. И надо признаться, что нам абсолютно не мешала в этих общениях разница в двадцать с лишним лет. Напротив, каждый привносил в эту дружбу что-то индивидуальное, свое.
Рассказчиком Иван Семенович был великолепным. И всегда удивлял меня остротой и яркостью суждений, покорял большим чувством юмора. Одна из отличительных особенностей прекрасных людей заключается в том, что со временем память о них не только не тускнеет, но, напротив, с каждым днем становится все глубже, красочнее и ярче. Она обрастает все новыми и новыми подробностями и в зависимости от масштабов этого человека становится зачастую либо семейным преданием, либо легендой, либо славой. Иван Семенович Стрельбицкий, по моему глубочайшему убеждению, заслуживал всех этих трех свойств памяти.
Раз в пять лет, в четвертый и девятый год каждого десятилетия, 9 мая, в одном из лучших залов Севастополя, в Матросском клубе, помимо всех праздничных мероприятий происходит торжественная научная конференция, на которой присутствуют все наиболее уважаемые люди города и заслуженные фронтовики. Кульминационным моментом этой конференции является чтение Приказа Верховного Главнокомандующего генерала армии Толбухина по случаю освобождения Севастополя. Слушая приказ, я всегда с тайным замиранием сердца ожидаю особенно волнительных для меня строк. Идет перечисление войск и соединений, принимавших участие в героическом освобождении города.
В президиуме и в зале – генералы, адмиралы, офицеры нашей армии и флота. Почти у каждого от плеча и до плеча грудь сияет и тоненько позванивает золотом и серебром наград. И хоть каждый давно уже выучил весь этот приказ наизусть, тем не менее слушает его всякий раз словно бы заново. Чуть откинувшись на спинку стула и полуприкрыв глаза, каждый ждет того мгновения, когда назовут его армию, корпус, дивизию, полк. И вспоминает, вспоминает, вспоминает… Удивительные это минуты, минуты, когда фронтовики словно бы встречаются со своей молодостью – боевой, отважной, невозвратимой. Не так уж часто выпадает им на долю такая минута, всего только раз в пять лет. А жизнь ведь такая короткая. На прошлой перекличке их было гораздо больше. А сколько будет еще через пять лет, и еще?.. Поэтому – внимание! Прошу вас, не хлопните дверью, не скрипните стулом, не отвлеките их каким-нибудь словом… Тише, тише… Не мешайте им вспоминать…
И точно так же, как мои фронтовые побратимы, я внимательно слушаю слова приказа. Вспоминаю, волнуюсь и жду… Знакомый по военным сводкам всем пережившим войну, густой и бархатный голос диктора Левитана перечисляет названия наиболее отличившихся дивизий, полков и бригад. И по мере того, как список этот все ближе и ближе продвигается к названию моей части, я чувствую, что волнуюсь все больше и больше. Но вот, наконец, воздают должное и ей. Голос диктора гремит: «30-я гвардейская Перекопская артминометная бригада…» И всем существом своим я словно бы ощущаю грохот салюта, и в грохоте этом дань уважения моей бригаде, всем моим товарищам, а значит, и мне.