Поморский капитан

Апраксин Иван

А поскольку делать это не хотелось никому, никто и не тронулся с места.

Степан сразу оценил эту ошибку сотника. Если ты взялся восстанавливать свою власть и дисциплину среди распустившихся людей, то делать это нужно решительно. Нужно давить и давить – до конца, неумолимо. Только тогда люди придут в себя и станут подчиняться тебе.

Но помогать Василию он больше не хотел. На это у Степана имелось целых две причины. Во-первых, он вообще не любил телесных наказаний, а во-вторых, ему вдруг показалось, что не стоит заниматься

бессмысленным делом – восстанавливать власть стрелецкого сотника. Власть Василия сына Прончищева закончилась безвозвратно. Эта власть закончилась не тогда, когда Хаген воспользовался его беспомощностью и надругался над ним. Нет, она закончилась сейчас.

В стрелецком полку на Ливонской войне сотник Василий был командиром – боярским сыном, и это много значило.

Но сейчас не было войны, не было стрелецкого войска. Вместо этого был чужой корабль, плывущий без управления в незнакомом море вдали от родных берегов. И люди, стоявшие сейчас на палубе, не были больше стрельцами – служивыми московского царя Ивана, прозываемого Грозным. Это были просто люди, чья судьба пока что оставалась непредсказуемой. Теперь, когда они освободились из плена-рабства, им предстояло самим определить свою дальнейшую судьбу. Самим решить, кто они. Может быть, потом они снова станут стрельцами, крестьянами, торговцами и рыбаками. Но сейчас они – свободные люди.

И сотник Василий не годится им больше в командиры…

Может быть, Василий уже и сам догадывался о произошедшей роковой перемене. От этой смутной догадки он чувствовал себя все менее уверенно и оттого все сильнее взвинчивался.

– Что встали? – заорал он на столпившихся стрельцов. – Не слушаетесь команд? Всыпать ему, чтоб знал свое холопское место!

– Он не холоп, – неожиданно для самого себя вдруг заявил Степан, указывая глазами на Агафона. – Он не холоп. И все они, – он обвел взглядом остальных, – тоже не холопы. Они – свободные люди.

И, чуть понизив для убедительности голос, добавил:

– Чем скорее ты забудешь про холопов и бояр, Василий, тем будет лучше для тебя.

Они стояли друг против друга на колеблющейся палубе: Степан Кольцо и Василий Прончищев. Поморский капитан из Кеми и боярский сын из Москвы. Под ногами у них были палубные доски шведского корабля, а вокруг – Варяжское море…

Василий сдался – он промолчал и отвернулся. Бог знает, какие чувства и мысли раздирали его душу в эту минуту.

– Слушайте меня, – обратился Степан к стоявшим вокруг него людям, – мы с вами освободились из плена, но мы не спаслись. До спасения еще далеко. Сейчас мы несемся по морю в чужих местах и рискуем погибнуть в любой момент. Опасности угрожают нам со всех сторон. Мы можем разбиться о скалы и утонуть. Можем снова попасть в руки пиратам. На нас могут снова напасть те же самые шведы. Мы должны быть начеку, если хотим уцелеть. И для этого нужен командир. Мы сами должны решить, кто будет командиром.

Говоря это, Степан отчетливо сознавал, что

обращается за решением к людям, которые в своей жизни никогда не решали ничего.

Откуда им вообще знать, как принимаются решения?

Когда они были детьми, за них решал отец – глава семьи. Когда выросли, то если были крестьянами, за них решал барин. Если стали стрельцами – решал сотник – боярский сын. Решали всё: на ком жениться, когда пахать и когда сеять, чем заниматься, куда идти воевать.

Этим людям была чужда сама идея, что они могут что-то или кого-то выбирать.

Нарисованная Степаном перспектива самим принять решение подействовала на людей разрушительно. Они молчали, готовые впасть в ступор, и только расширившиеся от напряжения глаза выдавали медленное и напряженное течение непривычных мыслей…

– Кого выберете капитаном? – прозвучал звонкий голос Лаврентия. – Пора решать, мужики. Шведского капитана мы прогнали, корабль – наш. Кто нас поведет теперь?

– А куда? – вдруг подал голос Ипат, до этого стоявший молча. – Куда поведет-то?

Обожженное лицо его с крупинками пороха было страшно. Пустая черная глазница с запекшейся кровью пугала, а голос был совсем сиплый: видно, пороховой заряд обжег и горло. Но на ногах этот двужильный человек стоял твердо. Бывают такие на Руси мужичонки: ростом невелик, ноги кривые, и весь он – в чем душа держится, но есть в них какие-то таинственные жилы, делающие их на удивление крепкими и живучими…

– А тебе куда, Ипат, надо? – спросил Лаврентий. – Куда тебя вести?

– Да вот я и думаю, – ответил Ипат после короткого молчания. – Уж и сам не знаю.

– То-то и оно, – внезапно подхватил Фрол, стоявший рядом с балалайкой в опущенной руке. – Не то важно, кто поведет, а то важно – куда. Правда, ребята?

– И куда же вам? – спросил Степан.

На самом деле слова слегка придурковатого Фрола были верными. От того, куда, зависит и то, кто.

– Да неохота домой-то, – нехотя просипел Ипат. – Вернемся домой, а там обратно все то же самое. Чуть что – пороть, да по роже, да палками, да кнутами. Да развяжите вы Агафона, наконец! – вдруг вскрикнул он. – Сколько можно человека веревками вязать? Содомит вам приказал, а вы и послушались. У-у, гнида боярская, убью! – Ипат занес кулак и двинулся в сторону помертвевшего Василия.

Тот не отступил, но и Ипат долго с занесенным кулаком стоял перед боярским сыном. Потом плюнул и отошел.

Рядили и решали долго: и с непривычки к такому занятию, да и оттого, что было над чем задуматься.

Конец спорам и нерешительности положил, как ни странно, Ипат.

– О чем ругаться? – сказал он. – Кто может нас вести, мужики? Один человек тут из нас есть, кто в море прежде ходил. Степан Кольцо! Ему и быть капитаном. Он в бумаге этой разбирается, – Ипат ткнул корявым пальцем в сторону карты. – И управлять кораблем умеет. Больше некому!