Поморский капитан

Апраксин Иван

– Хаген бушевал всю ночь, – улыбнулась Ингрид. – Когда после свадьбы он увел меня сюда, то еще не понимал, что с ним будет. Честно говоря… – Ингрид совсем смутилась и покраснела. – Честно говоря, я тоже не слишком верила. Хотелось доверять твоему колдовскому искусству, Лаврентий, раз уж больше не на что было рассчитывать, но все равно – боялась я очень сильно.

– Напрасно, – укоризненно сказал Лаврентий. – Ведь я твердо обещал тебе, что сделаю все, как надо, и ты останешься девушкой. Ты ведь осталась девушкой, Ингрид?

– Да, – еще более смущенно кивнула она.

–

Прекрати, Лаврентий, – сказал Степан, поднимая голову от карты, – сейчас есть более важное дело. Ингрид, у нас есть этот посох Иакова, о котором ты говорила?

– Есть, – ответила девушка, обрадованная, что больше не нужно отвечать на интимные вопросы разошедшегося колдуна. – Хаген не умеет им пользоваться. Отец купил этот инструмент недавно. Он научился им пользоваться. И научил меня. Научил бы и Хагена, тем более что тот был штурманом, и это в общем-то скорее его дело. Но Хаген наотрез отказался. Он сказал, что привык с юности использовать астролябию и что ему не по сердцу всякие новомодные новинки. А посох Иакова валяется в кладовой, где я его сохранила в память об отце.

Уже через короткое время Степан с изумлением рассматривал представившиеся его взгляду диковинки. Даже компаса такого он никогда прежде не видел. Конечно, принципиальное устройство было то же самое, что использовали поморы, но здешний компас был куда более хитро устроенным приспособлением. Это не был просто диск со стрелкой, погруженный в воду. Ингрид показала Степану приспособление, сделанное из круглых металлических ободов, скрепленных таким образом, что помещенный внутрь диск со стрелкой всегда оставался неподвижным и находился параллельно поверхности Земли. Такой прибор не боялся сильной качки, и всегда можно было рассчитывать на его верные показания.

А насчет посоха Иакова удивлению помора вообще не было предела. Ингрид принесла длинный медный стержень, поперек которого крестообразно был закреплен деревянный брусок с отверстиями на концах. На стержне были нанесены деления, а на конце его имелся маленький штырек.

– А зачем вот эти дырочки? – спросил Степан, указывая на отверстия по концам бруска, свободно ходившего вниз и вверх по стержню. – Для чего они?

Спросил он просто так. Это было первое, что пришло в голову. Можно было задать еще сто вопросов, потому что принцип действия инструмента был Степану непонятен от начала и до конца.

– Это диоптры, – пояснила Ингрид, на что Степану оставалось лишь пожать плечами. – Вообще-то, – сказала девушка, – этим прибором нужно пользоваться на палубе, а не в помещении. Пойдем, я покажу тебе, как измерять высоту Солнца и звезд и как потом определять градус, где мы находимся сейчас.

На палубе царило веселье. Получившие свободу недавние узники отмечали свою победу. Тела убитых они выбросили за борт, освободив палубу от мертвецов, а сами расположились кто где, поедая найденные запасы еды и разливая по кружкам пиво, бочонок которого нашли в трюме. На вышедших из каюты Степана, Лаврентия и Ингрид никто не обратил внимания.

Степан с чувством благоговения смотрел на то, как девушка управлялась с таким сложным и невиданным инструментом. Встав спиной к солнцу, она принялась медленно передвигать брусок вдоль медного стержня, глядя в диоптры и следя за тем, чтобы тень правильно упала на конец стержня, куда она прикрепила маленький экран, сделанный из пергамента в рамке.

Неужели она умеет делать такие сложные вещи?

Словно прочитав мысли Степана, девушка, не отрывая глаз от диоптров, сказала:

– Отец понимал, что мне это никогда не пригодится. Но сына у него не было, так что ради развлечения он научил меня. А мне было приятно, что отец со мной занимается: ведь он почти все время был в море и мы с мамой его мало видели. Так что я очень старалась постичь эту науку.

– Ты все-таки хотела бы стать моряком? – спросил Лаврентий, который, как и Степан, не отрываясь, глядел на сложные манипуляции с посохом Иакова.

– Нет, – засмеялась Ингрид. – Какой смысл хотеть того, чего не может быть? Но этому я научилась, чтобы порадовать отца. Он был доволен моими успехами. Ну, вот…

Она оторвалась от инструмента и, взяв из рук Степана карту, ткнула пальцем:

– Вот это место. Мы находимся примерно тут.

Оба помора уставились в карту, но место, которое указывала девушка, было им неизвестно. Море и море…

– Мы приближаемся к Английскому проливу, – сказала Ингрид. – Можно еще называть его Французским проливом – это все равно. Англичане и французы зовут его по-разному. Если мы пройдем его, то будем двигаться вдоль берега Нормандского герцогства, пока не приблизимся к Сан-Мало. А вот там нужно будет вести себя очень осмотрительно – в тех краях море кишит пиратами.

– Откуда ты все это знаешь? – в который раз уже удивился Степан острому уму девушки и обилию ее познаний. – Неужели тебя всему научил отец?

– Ну да, – кивнула та. – Во-первых, отец. Я ведь сказала уже, что он очень хотел иметь сына, но Бог послал ему только дочь – меня. А ему очень хотелось кому-то передать свои знания.

– Знания мало передать, – рассудительно заметил Степан, – их надо еще и принять. Большинству людей, сколько ни втолковывай про ученость, они и слушать не станут. Уж не говоря о женщинах…

Ингрид выслушала его и засмеялась.

– Значит, вам повезло, – сказала она. – Мне нравилось учиться у отца. А теперь это вдруг пригодилось, хотя я никогда такого не предполагала. Вот и получается, что вам здорово повезло: что бы вы стали делать, если бы я оказалась такой же дурой, как другие девушки?

Потом Ингрид стала серьезной и добавила:

– Кроме всего прочего, у меня теперь есть и собственный опыт. Ведь мне уже пришлось проделать на этом корабле с Хагеном одно путешествие в южные моря. Ну, я вам рассказывала – когда мы отвезли и продали партию рабов. Так что кое-какие места я уже видела собственными глазами.

Веселье на палубе становилось шумным. Бочонок с пивом был почти опустошен, и люди, уставшие от долгого голода и тяжелых мыслей, теперь расслабились. Возле грот-мачты, привалясь к ней спиной, сидел Фрол со своей балалайкой и, вовсю наяривая по струнам, громко пел одну из своих любимых песен: