Помпеи нон грата

Грошек Иржи

Горгона откатила свои глаза обратно и снова уставилась на меня, как на дитя неразумное.

– Через пятнадцать минут, – сообщила она, – начнется извержение Везувия, и все государственные учреждения свою работу заканчивают.

– Но может быть, я успею подать заявление? – настаивал я.

– Может быть, и успеете, – сказала горгона. – Но не советую вам сегодня его подавать. Потому что всякое заявление или прошение, поданное чиновнику в конце рабочего дня, расценивается как надругательство над трудовым законодательством и специально кладется

в долгий ящик. Aurora musis amica! Что в переводе на канцелярский язык означает: «Утреннее время наиболее благоприятно для занятий науками и водопроводами».

– Тогда спасибо! – поблагодарил я и поднялся. – Вернее, до завтра!

– Пожалуйста, – ухмыльнулась горгона. – И надеюсь завтра вас не увидеть, потому что незачем! Вам надо сразу же идти в соседний кабинет.

Я направился к выходу, взялся за ручку двери и на прощанье в последний раз обратился к горгоне:

– А можно задать вам один внеслужебный вопрос?

Она бросила взгляд на песочные часы, где до конца рабочего дня еще оставалось несколько песчинок, и все-таки разрешила:

– Можно.

– Почему вы разговариваете со мной, как с мудаком? – осведомился я.

– По двум причинам, – нехотя ответила горгона. – Во-первых, вы мужчина. А во-вторых, вольноопределяющийся пиит. Что вдвойне несерьезно. И как еще можно с вами разговаривать?

– До свидания! – сказал я и вышел из кабинета.

«Когда государство создает благоприятные условия, из романтических юношей получаются старые циники, а юные леди превращаются в закоренелых потаскух. Хотя при чем здесь государство?» – подумал я.

После чего покинул здание Сената и Синода.

…На форуме кучковались туристы и таращились на Везувий. От нечего делать я пристроился к группе скифов или германцев – черт их разберет, потому что все варвары для меня на одно лицо. Вот женщины у них непритязательные, в плане поразвлечься, а варварские штаны меня не впечатляют. И мало того, что германцы пьют ячменный или пшеничный отвар, превращенный посредством брожения в некое подобие вина, они вдобавок поливают этим отваром скамью, на которую плюхаются в своих поросячьих штанах, и липнут, как мухи. А некий сенатор, не буду называть его по имени, однажды посетил германский гаштет, что открыли специально для туристов, так после этого три дня не выходил из бани и слал оттуда «Нравственные письма к Луцилию». Мол, я, как старший по званию педераст, наставляю тебя, Луцилий: не посещай германских гаштетов! Там даже скамейки к заднице прилипают!

– Дядя мой, – рассказывал гид притихшим туристам, – уже погрелся на солнце, облился холодной водой и закусил, как вдруг мать моя показывает ему на облако, необычное по величине и по виду! Оно по своей форме больше всего походило на пинию, вверх поднимался как бы высокий ствол, и от него во все стороны расходились как бы ветви…

Это гид наизусть и нараспев читал шестнадцатое письмо Плиния Младшего, адресованное Корнелию Тациту, после которого, собственно, все и началось – мир обезумел, а мы нашли

себе оправдание, что никак не можем оправиться после ужасной катастрофы.

– Облако, – продолжал гид, – от собственной тяжести стало расходиться в ширину. Местами оно было яркого белого цвета, местами в грязных пятнах, словно от земли и пепла, поднятых кверху. Явление это показалось дяде, человеку ученому, значительным и заслуживающим ближайшего ознакомления…

Туристы по-прежнему таращились на Везувий и ждали новое извержение, как было обещано Плинием – «в девятый день до сентябрьских календ, часов около семи…». Однако Священная Гора не издавала ни вздоха, ни звука, ни пука. А наоборот – благоухала, потому что была сплошь покрыта буйной растительностью и чувствовала себя превосходно.

– А почему подобного явления теперь не наблюдается? – спросил нетерпеливый германский турист.

– Ждем! – заученно отвечал гид.

– Буквально со дня на день? – не удержался я.

– Изо дня в день! – подчеркнул гид и тут же добавил, обращаясь к германским туристам: – Не слушайте его, это местный провокатор!

И, чтобы меня не сочли за лидера оппозиции, я поспешил дальше, глядя себе под ноги и размышляя – как провести свой последний день, дабы на следующий не переживать о бесцельно растраченном времени, например с книгой «Как закалялась сталь». Ведь я не металлург какой-нибудь, а вполне добропорядочный гражданин.

– На суда уже падал пепел! – продолжал надрываться гид.

Однако все тише и тише, потому что я не стоял на месте, а продвигался по форуму, покуда речь Плиния Младшего не подхватил другой экскурсовод:

– Тем временем во многих местах из Везувия широко разлился огонь, особенно яркий в ночной темноте. Дядя твердил, стараясь успокоить перепуганных людей, что это селяне впопыхах забыли погасить огонь и в покинутых усадьбах занялся пожар. Затем он отправился на покой и заснул самым настоящим сном…

Это шестнадцатое письмо читали вслух на площади с трех до половины четвертого, после чего, как правило, шло письмо под номером двадцать и наконец – обзорная экскурсия по кабакам. Причем каждый гид вел свою группу в определенное место по личной договоренности с хозяином и девочками, у которых по совместительству служил сутенером. Работа непыльная, знай себе два письма Плиния Младшего и местных девок, что «отдаются за три монеты, как в последний раз!». Одна монета – себе, другая – сутенеру, а третья – на восстановление храма.

– А как вы думаете, – попридержал меня какой-то подозрительный гражданин, когда я готов был покинуть площадь, – Плиний Младший написал эти письма для публикации?

– Никак не думаю, – ответил я. – И бросьте цепляться! Это моя единственная парадная одежда!

– Фу-ты ну-ты! – усмехнулся сей гражданин, а по замашкам вылитый сикофант.

Его грязные пальцы уже отпечатались на моей белоснежной тоге. Почему-то разные прохиндеи считают, что римские граждане так наряжаются каждый день.