Помяловский
Шрифт:
Все эти очерки он долго хранил, не решаясь печатать. Наконец, тщательно переписав лучший свой тогдашний рассказ «Вукол», отнес его в редакцию «Журнала для воспитания». Все это было сделано тайком от друзей и близких с обычной конспирацией и робостью начинающего автора. Рукопись была им вручена редактору Чумикову, как рукопись некоего Герасимова, просившего, мол, отнести в редакцию и узнать о последствиях.
По обыкновению, редактор, приняв рукопись, назначил две недели срока. Томление, обычные переживания начинающего автора и… наконец, радость — рассказ принят и напечатан на видном месте в той книге (за 1859 г.) «Журнала для воспитания», в том самом журнале, где печатались лучшие писатели по педагогическим вопросам. Редактор журнала Чумиков высоко оценил рассказ, отметив способность автора к тонкому психологическому анализу и незаурядное мастерство художника.
«Вукол»,
Вот мирная и достаточная семья. Отец и мать с любовью относятся к некрасивому ребенку. Скоро он лишился отца. Но мать и няня, их мирная жизнь, ласковое воспитание, доброта — содействовали тому, что мальчик рос неглупым и добрым. Доброта светилась даже в безобразном его лице, особенно в его умных глазах. Мастерски показывает здесь Помяловский душевный мир ребенка, растущего в условиях здорового и нормального воспитания. Мы видим, как преломляются в его восприятии сказки о ведьмах, Иванушках-дурачках, царевнах, богатырях, сапогах-самоходах, сивках-бурках, живой и мертвой воде; как сказочное сочетается в его душе с детской религиозностью. Страницы о семилетнем Вуколе проникнуты глубоким знанием психологии этого детского возраста, его своеобразного словаря, игр, затей, тайн и т. д. Со смертью матери счастливая пора детства Вукола кончается, и вместе с этим обрывается развитие положительных сторон его характера: любознательности, жизнерадостности и доброты. Он попадает к дядюшке-помещику, холостяку, владельцу сорока душ, привыкшему в своем крепостном хозяйстве рассыпать сильные плюхи направо и налево, обливать ругательствами всех своих подчиненных. Незабываемо ярки страницы «Вукола», где описаны издевательства дядюшки и порожденное ими душевное состояние мальчика.
Это — один из лучших рассказов русской литературы своему глубокому гуманизму, по яркости изображения детской души, по серьезности педагогически-публицистических проблем, в нем поставленных. Помяловский не ограничивается только ролью художника; в качестве публициста он часто вмешивается в ход повествования, сопровождая изображение своих художественных образов страстными негодующими речами против угнетения личности ребенка, призывами в защиту его прав на счастливое и радостное детство, на нормальное развитие его способностей.
В «Вуколе» уже вырисовываются основные тенденции Помяловского-художника, одного из зачинателей революционно-демократического реализма; здесь на наших глазах формируются его эстетические воззрения, нашедшие потом свое широкое развитие в главных произведениях («Мещанское счастье», «Молотов», «Очерки бурсы», «Брат и сестра»). Этим произведениям предшествовал еще ряд опытов художественно-педагогического жанра. Таковы «Данилушка» и «Долбня».
В центре этих рассказов также лежит проблема развития детской души, показ различных методов воспитания и изображение семейно-учебного и бытового уклада. Эти незаконченные рассказы глубоко автобиографичны. В «Данилушке» мы имеем художественный вариант детства Помяловского. Здесь показан семейный уклад, где воспитание обеспечивает нормальное развитие мальчика умного и изобретательного, знакомящегося «наглядно», не по учебникам, со всем многообразием окружающей его природы. «Данилушка» задуман, как большая автобиографическая повесть. «Еще по выходе из семинарии, — сообщает Благовещенский, — он (Помяловский) начал писать большой рассказ «Данилушка», намереваясь героя рассказа провести через всю бурсу и таким образом изобразить при этом полную картину бурсацкого воспитания». Но Помяловский успел довести своего Данилушку только до бурсы. Мы увидим в дальнейшем, что часть «Очерков бурсы» является продолжением «Данилушки».
Помяловский уже тогда, очевидно, задумал
Рассказ «Долбня» написан непосредственно после «Данилушки» в 1859 году, но помещен был в журнале «Воспитание» под редакцией того же Чумикова лишь в 1860 году с подзаголовком «Воспоминание из училищной жизни» под псевдонимом «Н. Герасимов».
12 марта 1859 года Помяловский писал Благовещенскому: «Я отдумал писать о бурсе, потому что не могу быть беспристрастным в этом деле. Я уже собрал материалы, листов до 16-ти (писчих), составил было и отрывок под заглавием «Долбня», редактор уже согласился отпечатать… Но тут-то я и понял, что не мне предавать бурсу, и выпросил статью назад. Чорт с ней, с бурсой! Ну ее!..» Однако во время безденежья Помяловский отдал Чумикову «Долбню».
Этот рассказ с «Данилушкой» объединяет один и тот же герой — Данила. В «Долбне» впервые бегло показана бурсацкая педагогия, сводившаяся к механическому заучиванию разных схоластически-непонятных предметов без уяснения смысла. Как в «Вуколе», так и в «Долбне» пред нами переживания мальчика, попадающего из нормальной обстановки благоприятного детства в условия варварской учебы, в школьный быт, построенный на истязании розгами, на издевательстве над личностью учащегося.
В «Долбне», помимо показа бурсы и ее нравов, повторяется вариант детского приволья Данилы, его жизни на фоне приволжской деревни; вариант, воспроизведенный уже в рассказе «Данилушка». Но «Долбня», как и «Данилушка», — незавершенные произведения. Они только свидетельствуют, в каком направлении сосредоточены были творческие интересы Помяловского, стремившегося создать художественную «Историю молодого человека» своего времени. К этим первым своим художественным опытам Помяловский относился весьма строго, считая их безделкой, скрывая от знакомых свое авторство, краснея при хороших отзывах о них. Однако уже и эти первые рассказы носят на себе признаки художественного таланта Помяловского. Написанные ярким свежим языком, эти рассказы согреты темпераментом художника-публициста, откликающегося на жгучие проблемы своего времени. Двадцатитрехлетний Помяловский особенно серьезно относился к задачам художественной литературы и был весьма невысокого мнения о тех знаниях, какие он вынес из семинарии. Мы уже знаем, как неустанно он работал по выходе из нее над своим самообразованием. Помяловский стремился к все большему расширению круга своих знаний. Это была заветная его мысль, в которую он охотно посвящал своих знакомых. Об этом Помяловский говорил и своему первому редактору Чумикову; последний уже тогда весьма ценил талант своего молодого сотрудника и предлагал ему постоянное сотрудничество в своем журнале. Чумиков посоветовал Помяловскому поступить в университет.
Петербургский университет в период слушания в нем лекций Помяловским также переживал свою эпоху «бури и натиска».
Университетское оживление началось с 1856 года, когда постепенно стал меняться общий склад студенчества и его социальный состав. В тот год был устранен от должности попечителя или куратора действовавший в последнее десятилетие царствования Николая I М. Н. Мусин-Пушкин. Этот сатрап всячески сковывал студенческую инициативу, ограничивая также власть Профессоров, выдвигая на первый план значение инспекторов. Своеобразный портрет, этого куратора или, как его называли, обскуратора дают нам мемуары той эпохи. Всегда надутый Мусин-Пушкин являлся на лекцию с длинным костылем в руках и тут же принимался ругать кого-нибудь за длинные волосы или непочтительный поклон, делая также грубые замечания профессорам в присутствии студентов.
Количество студентов в петербургском университете того времени было сравнительно небольшое.
Норма в 300 человек не всегда заполнялась. После ухода Мусина-Пушкина двери университета значительно распахнулись под влиянием нового общественного подъема; пришла новая студенческая молодежь, потребовавшая права на общественную инициативу, своего участия в решении основных университетских вопросов. Студенческие корпорации и сходки стали неотъемлемым явлением университетской жизни. В 1854 году студентов было 159, а в 1859 году стало около 1 000 человек, вместе с вольнослушателями. В число вольнослушателей можно было вступить и при отсутствии аттестата об окончании гимназии. Кроме того на лекциях популярных профессоров можно было встретить немало посторонних юношей и девушек, а также сухопутных и морских офицеров.